я обычно проводила целый день в ванне, практически сдирая с себя кожу.
Первое, что я сделала для Ошо, – принесла ему чашку чая. Чашку холодного чая! Я заварила чай и принесла его еще до того, как Ошо был готов к чаепитию. В тот момент он все еще принимал душ. Я села на холодный мраморный пол и уставилась на поднос с чаем, не зная, что делать. Если я уйду, чтобы заварить новый чай, Ошо может выйти из ванной и подумать, где же его чай; так что я ждала и ждала. В комнате Ошо было очень холодно. В последние годы комфортной для Ошо температурой было всего плюс двенадцать. Каждый раз, когда Ошо проходил мимо меня или входил в зал, я чувствовала слабый аромат камфары или мяты. Так пахло и в его комнате.
Ошо вошел неслышно, и для меня было полной неожиданностью, что он уже здесь. Он сел в кресло, негромко хмыкнул от удовольствия и поздоровался. В этот момент я совсем забыла про то, что чай остыл, и протянула ему чашку. Он выпил его, как будто это был самый лучший чай на всем белом свете, не сказав мне ни слова. Только позже он заметил, что, может быть, я могла бы приносить ему чай после того, как он выйдет из ванной.
Я была потрясена его скромностью и простотой. Он ведь вполне мог сказать: «Фу! Холодный чай. Принеси мне другой». Любой другой на его месте так и поступил бы. Но он сделал это так, что я не почувствовала и тени смущения. На самом деле, я сразу даже не поняла, что произошло. Я осознала это только на следующий день.
«Возлюбленный Мастер, как человек дзен пьет чай?»
Ошо:
«Для человека дзен священно все, даже выпить чашку чая. Все его поступки окружены ореолом святости».
Ошо получал сутру или вопросы для обсуждения на дискурсе утром, где-то без пятнадцати восемь. Дискурс начинался в восемь. Я читала ему вопросы. Он выбирал некоторые из них и подбирал несколько подходящих шуток. Чтение вопросов или сутр иногда так сильно меня трогало, что я начинала плакать. Помню, однажды слезы текли потоком, и я не могла говорить. Я сидела у его ног и смотрела на него, а он просто ждал, когда мы сможем продолжить. Он специально отвернулся от меня. Не видя его глаз, я смогла собраться. К тому времени я уже осознала, что я – это не мое тело, не мой ум. Но с эмоциями дело обстояло значительно хуже. Когда на глаза наворачивались слезы, я могла чувствовать себя отстраненно, но при этом не могла ничего с собою поделать. Очень часто происходящее трогало меня до глубины души. В такие моменты мне было очень трудно сдерживать эмоции. Как-то Ошо сказал, что я совершенна в своем плаче.
Несколько раз Маниша, женщина, которая во время дискурсов зачитывала сутры и вопросы, заболевала, а потом еще и Вимал, замещавший ее, тоже заболел. И хотя было непонятно, кем их можно заменить (Ошо любил, чтобы сутры и вопросы читали по-английски), Ошо сказал: «Не Четана и не Вивек – они все время плачут».
Зная, как близки были Ошо и Вивек в течение многих лет, было удивительно, что ее отъезд никак не сказался на Ошо. Он был таким же, как всегда, будто ничего не случилось.
