возвратить уже невозможно. Я знаю, у вас говорят, что Россия еще не в Москве; но это же самое говорили и австрийцы, когда я шел в Вену, но когда я занял столицу, то совсем другое заговорили; и с вами то же случится. Столица ваша Москва, а не Петербург; Петербург не что иное, как резиденция, настоящая же столица России – Москва».
Я все сие слушал в молчании; он же, говоря беспрестанно, ходил по комнате взад и вперед. Наконец подошел ко мне и, смотря на меня пристально, сказал: «Вы лифляндец?» – «Нет, я настоящий россиянин». – «Из какой же вы провинции России?» – «Из окрестностей Москвы», – отвечал я. «А-а, вы из Москвы! – сказал он мне каким-то особенным тоном. – Вы из Москвы! Это вы-то, господа московские жители, хотите вести войну со мною?» – «Не думаю, – сказал я, – чтобы московские жители особенно хотели иметь войну с вами, а особливо у себя в земле; но если они делают большие пожертвования, то это для защиты Отечества и угождая тем воле государя своего». – «Меня, право, уверяли, что этой войны хотят московские господа. Но как вы думаете, если бы государь ваш захотел сделать мир со мною, может ли он сие сделать?» – «Кто же оное может ему воспрепятствовать?» – отвечал я. «А Сенат, например?» – «Сенат у нас никакой другой власти не имеет, как только ту, которую угодно государю ему предоставить».
Потом начал он расспрашивать меня, сколько я служил кампаний против неприятеля и где. Про позицию, на которой мы дрались, – видел ли я, и в котором часу, войска корпуса генерала Жюно в левой стороне от нас и, наконец, который пункт, я полагаю, был слабейший позиции нашей? Я отвечал на все его вопросы, на последний сказал, что я более всего боялся за правый фланг наш, ибо левый был прикрыт почти непроходимым болотом; но правый ничем прикрыт не был, кроме небольшой речки, которую можно было везде перейти. «Что же вы делали, – спросил он меня, – в обеспечение ваше?» – «Посылал в ту сторону беспрестанные разъезды, и так как оные, возвращаясь, доносили мне, что неприятеля в той стороне видно не было, то я и оставался покоен». – «Куда вы ходили из-под Смоленска со всею вашею армиею, – спросил он, – и зачем?» – «К Рудне и Каспле, – сказал я. – Намерение главнокомандующего было атаковать вас при этих пунктах». На сие он мне ничего не отвечал.
Возобновя потом опять мне желания свои, чтобы я написал брату все, что он мне говорил, он прибавил, чтобы я также написал в письме моем и то, что главнокомандующий наш весьма дурно делает, что при отступлении своем забирает с собой все земские власти и начальствующих в губерниях и уездах, ибо этим делает больше вреда земле, нежели ему; он же от этого ничего не терпит и никакой нужды в них не имеет. И хотя его уверяли, что он в России пропадет с голоду, но он теперь видит, какое это вздорное было опасение; видит, что в России поля так же хорошо обработаны, как в Германии и во всех других местах, и что мудрено было бы ему пропасть с голоду в такой земле, где все поля покрыты хлебом; сверх этого, он имеет еще с собой подвижной хлебный магазин, из 10 тысяч повозок состоящий, который за
