крайне нищенское убранство каюты: – Денег одолжить не могу, эээ… Сэм? Сам – в крайней нужде, – развёл он руками и на его запястье сверкнули тусклым золотом часы, ценой так в пару сотен тысяч монет.
– Ты в нужде?! Ты? Мой старый друг?! – Постарался совершенно искренне возмутиться я, что, впрочем, было несложно при виде часов и той секретарши:
– Туринк! Сколько тебе надо, старина? – Я влил в себя ещё одну порцию ракетного топлива, почему-то менявшего цвет. То оно было зелёным, то жёлто-оранжевым.
– Так ты не за деньгами? – Неуверенность, отчётливо прозвучавшая в его голосе, придала мне наглости, отчего я расхохотался, на сей раз совершенно искренне.
– Я?! За деньгами? За этой плесенью, пожирающей наш мир?! Что ты! Совершенно… – на несколько секунд мне пришлось смолкнуть, пропуская наружу рвавшиеся из глотки газы и Симил заметно расслабился, понимая отсутствие угрозы его финансам.
– Я это… Ну… Как оно, – заводил я рукой над столом, словно желая поймать порхавшие там слова: – Да. Я тебе их дать хотел. Плесень эту. У меня её, – выдвинув ящик стола, я вытащил наружу сразу несколько пачек банкнот: – Есть в общем.
– А как же это? Стены обшарпанные, мебели нет, – показал он на мою обстановку, явно видя её несоответствие тугим пачкам денег.
– Это? Это тлен! Ван Гахен жил так же, так к чему… момент, – я принялся наполнять стакан, но пролив приличную часть мимо, прямо на деньги, махнул рукой и отхлебнул прямо из горла.
– Понимаю, – закивал эксперт, не отводят взгляда от мокрых купюр: – Так ты мне ссудить хотел?
– Денег? Туринк! Ты что – обидеть хочешь?! – Моё возмущение было тоже искренним. Ну, я на это надеялся:
– Тебе? Моему другу и эту отраву? – Я взмахнул рукой с бутылкой и немедленно поправил себя: – Не эту. Это – хорошо. Я про другую. Про…как их… А! Про деньги. Бабло, капуста, сечёшь?
– Ты извини, Сэм, – он покосился на часы, те самые, дорогие: – Но ты не мог бы покороче? Мне скоро на паперть идти – моё окно, чтобы милостыню просить, будет. Так о чём ты?
– Эх… Тяжко тебе, – вытираю слезу, выбитую этим прохвостом: – Ну да ничего, Туринк, ничего. Сейчас всё переменится. Знаешь, что у меня есть?
– Что? – Интерес, даже намёк на него полностью отсутствует в его голосе, но всё разительно меняется уже через несколько секунд, когда я, отвечая на его вопрос, произношу всего три слова:
– Личные вещи Гахена.
Уверен, протяни я ему стакан, прямо через экран, минуя миллионы разделявших нас километров, он удивился бы куда как меньше. В конце концов, есть же технологии, они развиваются, так почему бы и нет? Но эти мои слова, сказанные совершенно будничным тоном, заставили Туринка натурально окаменеть.
И да. Тот самый стакан, а лучше целая бутылка, оказалась бы ему сейчас ой, как кстати.
– Вещи Гахена? – Осторожно повторил он мои слова, тщательно выговаривая каждое:
– Сэм? Ты ничего не… Не путаешь? Гахен сгинул.
– Да, –
