от того места, где стоял, пятый дом и стукнул в калитку.
– Чего надо? – прорвался сквозь лай мужской голос.
– К Марфе Ипатьевне, – безнадежно ответил Борис и не успел удивиться, когда калитка отворилась и тот же невидимый голос пригласил:
– Заходи уж!
Опомнился он уже сидя в крошечной прохладной кухоньке на стуле. Ласковые женские руки разрезали на нем рукава тужурки и рубашки.
– Водички бы, тетенька, – простонал Борис.
Хозяйка подала ему ковш воды и наклонилась низко. Борис со стыдом увидел, что она еще женщина не старая, несмотря на по самые брови повязанный платок и две скорбные складки у рта.
– Тоже еще нашел тетеньку, – сердито гудел мужской голос.
– Да не бубни ты, Саенко, а посвети лучше, – рассердилась хозяйка.
Она обмыла рану, наложила какой-то мази и туго завязала чистой холстиной.
– Что там?
– Да ничего, царапина сильная, до свадьбы заживет. Ахметка, на-ка, во двор отнеси, завтра сжечь надо. – Она протянула в угол остатки Борисовой одежды.
В углу кухни шевельнулось что-то – собака или еще какой зверь, но оказалось это мальчишкой лет десяти. Мальчишка посматривал хитрыми раскосыми глазенками и улыбался.
– Иди, иди, басурман. – Саенко нагнулся, чтобы легонько шлепнуть мальчишку, от резкого движения керосиновая лампа в его руке зачадила и чуть не погасла.
– Тише ты, черт косолапый! – вскрикнула хозяйка.
Марфа Ипатьевна усадила Бориса на лавке, сама вышла куда-то и вернулась с чистой рубашкой и форменным кителем железнодорожника.
– Надень-ка, милый, – обратилась она к Борису, – в самую пору тебе будет. Это мужа моего покойного вещи, не для кого беречь-то теперь…
Борис перехватил ревнивый взгляд Саенко, тот засопел сердито и уселся в углу чистить картошку. Хозяйка помогла Борису надеть рубашку, он благодарно погладил ее руку. Женщина улыбнулась ему белозубо и сразу помолодела лет на десять, потом подошла к столу и прикрутила чадящую лампу.
– Ох, и подлый народ эти караимы, – гудел в углу Саенко, по-старушечьи тонко срезая кожуру с крупной картофелины, – ведь клялся, что керосин хороший. Я ему говорю: если опять плохого керосина продашь, сволоку тебя в контрразведку. Клянется, бородой своей трясет… Но я так думаю, что все равно разбавляет. Ох, и подлая же нация…
Вернулся со двора Ахметка, сощурил глаза на свет лампы и замычал что-то быстро, размахивая руками.
– Немой он, – пояснила хозяйка в ответ на вопросительный взгляд Бориса, – но слышит и все понимает. Подобрал его Саенко в порту, сирота он. Аркадий Петрович с ним занимается иногда, говорит, что вылечить можно. Что, Ахметушка, идет он?
В ответ раздался скрип калитки. Собака на Горецкого не залаяла, видно, знала, что свои.
Борис поднял тяжелую
