избежав столкновения с рыбным фургончиком, на борту которого красовались два влюбленных осьминога. – И вообще, когда веду машину, я предпочитаю, чтобы руль находился только в моих руках.
– Простите меня, – сказала Кйоко, – но я решила, что вам захочется взглянуть на Парк Мира.
– Это где девочка с журавликами? – спросил Бондарев.
– Вы там уже бывали? – На ее симпатичной мордашке проступило такое разочарование, что пришлось соврать.
– Нет, просто слышал.
– Тогда, – оживилась Кйоко, – может быть, вы хотите взглянуть на парк собственными глазами?
Японцы не только глубоко переживают национальную трагедию 1945 года, но и гордятся тем, что сумели выстоять, пережить кошмарный шок и возродиться, словно Феникс из пепла. Им кажется, что все должны непременно разделять с ними чувства по поводу атомной бомбардировки и постоянно помнить о бедствии, постигшем Хиросиму и Нагасаки. У Бондарева язык не повернулся отказать своей маленькой черноглазой спутнице.
– Хочу! – воскликнул он с фальшивым энтузиазмом. – Очень хочу взглянуть на парк собственными глазами.
По прибытии на место Кйоко потащила Бондарева к бетонной арке, под которой плясали языки пламени, и заявила, что огонь будет потушен не раньше, чем на Земле будет уничтожено все атомное оружие.
– В таком случае, – изрек он, – можете считать это вечным огнем.
– Почему?
– Потому что атомное оружие будет существовать до тех пор, пока существует человечество, и исчезнут они одновременно.
– Вы пессимист, – заметила Кйоко.
– Скорее, реалист, – возразил Бондарев.
– Люди обязательно поумнеют.
– В истории примеров тому не существует. Воевали, воюют и будут воевать.
– Нет, если с детства каждый будет знать, что такое война, – заявила Кйоко и повела Бондарева на другой берег реки Ота, где высилось какое-то полуразрушенное здание. – Вот, смотрите, – сказала она, держа его за руку. – Это Гэмбаку дому, Атомный купол. До войны здесь размещался Выставочный центр. Он находился всего в ста шестидесяти метрах от эпицентра взрыва, но уцелел, а все, кто был внутри, погибли. Разве не ужасно?
– Ужасно, – согласился Бондарев. – После той войны половина СССР лежала в руинах, да и Европе досталось. Не помню точно, сколько миллионов человек погибло. Несколько десятков. И что? После этого войны прекратились?
Кйоко вздохнула, подумала немного, а потом спросила:
– Скажите, а сколько русских погибло на войне?
– Не только русских. В Советском Союзе разные народы жили. По одним оценкам, в сорок пятом не досчитались двадцати миллионов. По другим – в два раза больше.
– А в Хиросиме и Нагасаки около двухсот тысяч. Это получается… это получается…
– Что? – спросил Бондарев.
– Ужас получается, – заключила Кйоко. – И вы это пережили?
– Как
