длинноносый мистер, – эту тетю теперь не тревожит вхождение в роль?
Все улыбаются. И девушка спрашивает:
– А как будет правильней: трахнул ее или трахался с ней?
Другой (шизанутый) чувак говорит:
– Правильно будет, если они занялись сексом.
«Красивый нос» влажно кивает своей врожденной важности:
– Физические упражнения заменяют секс. Секс заменяет физические упражнения…
– Наслажденье высшее через что-то низшее… – шизик неуверенно затрепетал и заерзал. Подвыпившая милашка с усмешкой приложилась к нему глазами:
– Сатана сказал бы что-нибудь типа: «У вас интересный мир, ребята. Вам важен какой-то там секс…»
Беседовавшие немного подзаткнулись. Но ненадолго.
– У него, наверное, такие рога роскошные! – Девушка метнула возглас за спину длинноносому. Тот, чуть пригнувшись над столом, бодренько смешал плавные шахматы, чтобы изобразить приготовления к дороге. Их друг сказал:
– А если человек дожил до старческого маразма, то он после смерти предстанет нам таким же, каким был лет в двадцать? Или даже на том свете будет блеять про «не помню», пуская слюни?
Эта фразочка была последней, которую позволил себе услышать наш парень от троицы перед тем, как свалить из японии мира.
Итак, живу я сейчас на пустом этаже, в квартире, вид из окон которой уносит прямиком к звездам, когда на улице ночь. Жилище не слишком роскошное, но стоящее своей цены. Больше в этой высотке никого нет вообще. Всех остальных перебросили куда-то (словно спецназ потребителей) или просто не заселили.
В общем, пустынно здесь…
Все мои друзья на самом деле как знакомые. А все знакомые – как незнакомые.
Суббота началась с того, что я бухал всю ночь… Веселье спрессовалось в пустышку реальности. Последствия:
Мозг зарастает оболочкой, пульс мокнет, конденсируя кровь. Выступы, события, слезы. Мусорная мостовая трясется от страха, ей больше не нужны касания. Шаг света фонарей чуть сбивчив. А ночь глубокая и даже по-своему сочная; мягкость ее подобна кошачьей шерсти, что способна прикончить любого аллергика.
Поминаемый к ночи, он просто вышагивает по тротуару. Кибернетические монстры распластались внутри траура и тревоги. С ними всегда душа похожа на свалку. Кровь обращается во внутреннюю планету, на изгибах которой странствует песочный круговорот.
Я всматриваюсь в искажения множеств; психохимический кошмар превращает маленький остров в лунное крошево. Дробленые затылки пересвечены; компактное размещение всех важных центров в голове немного опрометчиво. Но зачем-то дается.
Смотанный телек валяется перед кроватью. Я же валяюсь прямо на ней.
«Пошеруди-ка мышью.» – Слепое пламя пустоты. Высокие фигуры в коридоре. Расколотые голоса плюс минус шепот из(-за) стенок.
Мелькание под столом белого кота в темноте.
Он
