вижу и не слышу.
– Девушка!
Ко мне мчалась уборщица Алла Борисовна, в сером форменном халате и чёрной косынке.
– Девушка, где ключ? – Немолодая женщина задыхалась, была вежлива и ласкова. – А то Любовь Алексеевна, бедная, раздетая за вами выскочила!
– Я же положила его на шкаф! – я говорила очень холодно, но мне хотелось плакать.
Нечего клювом было щёлкать!
– Будьте осторожны, вы можете потерять платок! – и Алла Борисовна предупредительно показала на косой карман моей старой кожаной куртки.
Она впервые оказалась со мной так любезна. Перед хозяевами ходила на задних лапках. Жаловалась, что сложно отправить посылку в армию внуку, переживала за какие-то банковские вклады. «А это для валютных»,– успокаивал её Сыроежкин.
Или же наоборот расстраивал?
Значит, сын её – мой сверстник, а уборщица – ровесница моей бабушки. Жених, понимаешь! А интересно, какой он?
Я бесцельно и бездумно прошла Старый мост, и на аллее рыночных палаток встретила Лепёхину:
– Здравствуй, Алин, не видишь меня, что ли?
– Нас выкинули.
Я считала, что сообщаю суперновость, – Лепёхина нечасто появлялась на рабочем месте.
– Я знаю, – ещё в понедельник, в одиннадцать утра. Завтра с утра с Сафроновым к главе на приём. Нину Павловну, завхоза администрации, надо найти. И президиум собирать. Подойдёшь к двенадцати?
– Куда же?
– В деревянную. Я буду у Сыроежкина. Сделаем рейд по озеленению, по вашему, по центру…
Я не пошла, хотя сначала хотела. Отчим был в отпуске, и стал на меня орать, что это я пришла так рано. А я возьми да поехай в Мамонтовку.
Какая же у этого посёлка замечательная энергетика, как он бодрит! На Кузнецком мосту, – это длинная вереница частных домов, – есть палатка «Свежий хлеб». И я купила там наши щёлковские «рожки сдобные», плотно запаянные в плёнку.
Я шла по улице Мира, и мне было весело. Я ела хлеб на ходу, как Лиза из «Двенадцати стульев» – бутерброд с колбасой, купленный у уличной торговки. И я не переживала, как Лиза, что «есть на улице – неприлично».
Я снова обошла дом своего отца с тыла, посмотрев на окна. Дальше был лес, а, не доходя до него – россыпь частных домиков и коттеджей. С левого торца – тоже домики, победнее. С правого – многоквартирный дом с «Автодором» на первом этаже.
И вдруг из-под забора вылез … самый настоящий концлагерный заморыш, палевый щенок, который от голода так и не вырос. И я скормила ему оставшиеся два рожка, которые он по кусочку мгновенно заглотил. Никогда, наверное, такого и не пробовал. Хорошо ещё, что не издох, как польский подросток в «Тарасе Бульбе»:
«Движимый состраданием, он швырнул ему один хлеб, на который тот бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал его и тут же, на улице, в страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать пищу».
И я решила, что теперь буду
