морщинистом лице.Между девочками теми —
поколения и горы,
панихиды и крестины,
две германские войны.
А прошла – и уместилась
под картонною обложкой
одного фотоальбома
человеческая жизнь…
Печорский складень
I
В истоке великой Печоры
я воду прохладную пил…
Какого, казалось бы, чёрта
я в этом ручье позабыл?
Глядеть с вертолёта на ельник
и остерегаться беды,
чтоб горный сорвать можжевельник
да чистой напиться воды?
Но так заберёт имярека
недолгое слово «исток» —
любая цена не морока
за животворящий глоток
и чтобы в мирской дешевизне
на слово и тело своё
узнать завершение жизни,
вкусив и начало её.
II
Когда родниковой водой
прочистить мужицкие глотки,
на той же воде не гадай —
потребуют водки…
Пошли разговоры искристей —
рыбалка, рецепты ухи…
И через распахнутый блистер
стекло полетело во мхи!
Сосед, поклоняясь природе,
пустил опустелый сосуд —
на память нетленную вроде,
что мы побывали и тут…
И сердце ударило глухо,
и дрогнула линия гор
с диковинным русскому слуху
названием Маньпупунёр,
где по суетливости нашей
у звёздно-земных берегов
оставлены семеро стражей
одним из вогульских богов.
Сейчас отзовутся по лонам
удары тяжёлых шагов.
Сейчас вознесутся над склоном
семь жестоколобых голов…
Но, глядя в речные долины
и видя небесное дно,
остыли давно исполины
и остолбенели давно.
И, метя железные стрелы
в их каменные глаза,
вдогонку за нами гремела
в бессильной досаде гроза,
покуда гряда междуречья
виднелась в туманной дали…
Дурацкая блажь человечья —
оставить свой след на земли.
III
Избитая брёвнами запань
уже далеко позади.
Откидывай выцветший запон,
на палубу выходи!
Блескучие блики похожи
на пряди серебряных трав,
и, словно по скошенной пожне,
идут по реке катера.
В бору земляника поспела,
и скоро черника пойдёт.
А там и важнейшее дело
рыбацкое – сёмужий ход.
Охота на всякого зверя —
в открытую и отай…
И напоминаньем о мере
на вырубках – иван-чай.
Тридцать шесть и семь
В городке не высоком, не низком
и тебе от рождения близком
ты живёшь, не меняя прописку,
от добра не желая добра.
Хоть жена мне – а не декабристка.
Да
