– молчал.
Ходили слухи, что такие группы действительно кому-то помогли. Леонид за собой пока никаких перемен не заметил.
Общаться с людьми легче не стало, по-прежнему самые простые слова застревали в горле. Со своими коллегами по несчастью легче не стало тем более, из них он вообще мало кого любил.
Группу Леонид делил с начинающим художником, заносчивым, словоохотливым и раздувшимся от гордости, что он не такой, как все. У Леонида с трудом в голове укладывалось, как такой бедой гордиться. Ну не бедой, но всё равно. Да и вообще, художник вызывал у него подозрения. Конечно, не симулянт, притворяться «растением» долго не выйдет, но иногда Леонида терзали сомнения. Художник любил напустить на себя загадочность или похвастаться фотографиями свежей работы, итогом очередного приступа. И Леонид послушно рассматривал тёмное фото на подсунутом под нос экране смартфона, потом всматривался в глаза художнику и с трудом различал в них ту самую искру, которую почует любое «растение». И слышал, да, всё-таки слышал в нём второе дыхание, – но уж больно слабое, едва заметное, из какого вряд ли родится что-то значимое.
Один раз он даже попытался провести «полевой тест»: ввернул в разговор фразу про «голос чужого». Художник цитату из Великого Боне узнал и захвалил: мол, какая тонкая метафора. Леонид промолчал в ответ, но выводы для себя сделал.
А ещё он был уверен, что это «недорастение» приходит в группу не за общением – а за тем, чтобы его там «облизывали». Ему требовалась аудитория, а вот проблем с социальным взаимодействием у него не было никаких.
Леонид ему люто завидовал; порой чувство вдруг поднималось со дна души, как убегающее молоко, мгновенно, захлёстывало его целиком. Он бы тоже хотел вот так: наслаждаться своей долей, а не мучаться из-за… всего.
Сегодня всё пошло хуже, чем обычно, за весь вечер удалось выдавить из себя всего с десяток жалких фраз. Едва дождавшись конца сеанса, Леонид выбрался наконец из лабиринта коридоров общественного центра.
Перед фасадом центра росли два десятка старых, завёрнутых узлами вязов, стояла одинокая скамейка, давно лишившаяся спинки, чуть дальше, за крошечной парковкой шумела река. Солнце уже садилось, длинные тени деревьев рисовали стрелки, указывая на набережную, туда Леонид и направился. Он едва сделал первый шаг, как его окликнули:
– Не Леонид ли это Перелётов, лучший ученик Виктора Боне? – насмешливый мягкий голос был ему хорошо знаком.
Он обернулся: Марианн шла к нему между машинами. Леонид не видел её года три или четыре, но она не изменилась совершенно, только пушистые рыжие волосы теперь были совсем короткими и прямыми. В юности она всегда ходила в растрёпанных кудряшках.
– Ты и сама не промах, Дефо, – ответил он с улыбкой. Марианн тоже была «растением» – и его единственной подругой за всю жизнь. К сожалению, теперь они виделись нечасто.
– А ты что здесь делаешь, Лео? – Подойдя совсем близко, она потянулась, поцеловала его в щёку и отпрянула: взглянула в глаза так серьёзно, что он даже удивился.
– А ты? – спросил он.
