style="font-size:15px;"> В комнату вошла мать в легком белом платье в горошек. Она всегда очень просто одевалась, и всегда была красива. Жорка знал это. Он слышал это от людей. Отец любил ее, когда был жив.
– Встал? Любуешься птичками? – Сказала красивая мать.
– Они меня ждут, – сообщил Жорка, знавший, что и матери нравятся птицы. Их беспечный свист.
Возможно, свист был деловой, но Жорке казался беспечным. Все эти перещелкивания да трели.
– Ждут? – усомнилась мать.
– В окно заглядывают, пока я сплю.
– Зачем? Ведь ты же спишь.
– Им все равно. Им интересно. Бегают царапуче по подоконнику и постукивают в стекло. Или дерут кресло на балконе. Я слышу.
– Жорка! И когда ты вырастишь!?
– Я вырос давно. Вот подожди! Увидишь скоро. Еще и имя новое получу!
– А чем твое имя плохо? Станешь каким-нибудь Скратонием! Антонием все равно не быть. Антонии розданы по категориям «А», «В» и «С».
– Знаю. Скратоний – тоже неплохо. Благозвучно.
– Благозвучно. А еще поэт!.. – Покачала головой, передразнила: – Царапуче!..
Жорка недовольно сощурил глаз. Он бывает упрям по пустякам:
– Всё равно получу право на достойное имя. Не буду ждать выслуги лет!
– Дурачок! Нашел чем гордиться. Имя…– Ерошит ему волосы. – Пошевеливайся. Метла зовет!
Жорка не спешит. Его окутывает привычное иллюзорное состояние, он словно бы еще досыпает.
– А зимой сюда прилетал снегирь. Наверное, из темного бора. Ты видела снегирей?
– Их было много.
– А темный бор?
– Они растут в провинциях, по руслам высохших песчаных рек. И не такие уж темные.
Жорка улыбнулся своему зимнему снегирю:
– Он был, как розовое облачко на ветке.
Да, совсем как облачко. Стоял тусклый зимний день. Снегирь пламенел. Жоркино лицо белым пятном проступало за обмерзшим льдистым стеклом. Солнце клонилось к закату. Синицы беззвучно подскакивали на соседних ветках. За зимними рамами их свист был неразличим. Лишь мнился как далекое тающее попискивание.
Туманился зимний клен. Серело небо. И все вокруг было серым. И среди этого серого горело лишь одно пунцовое пятно. В ушах нарастала забытая мелодия. Хрустальные молоточки выстукивали, отодвигали время. Жорка увидел человека, лицо его проступало сквозь зимний иней. Человек улыбался и что-то говорил. Он любил этого человека. Очень давно.
– Уснул опять? – Голос матери вернул его от зимнего клена в комнату на третий этаж.
– Мы с ним видим зиму не как рассыпчатые снега и морозы, а как холод сердца.
– С кем?
Жорка скрестил руки на груди. Поглядел вдаль и вновь услышал хрустальные молоточки и ледяные колокольчики.
– Со снегирем.
– Вот как! Мудрено что-то.
– Это позволяет видеть мир иначе.
– Иди
