таким одутловатым и усталым. Поль проворчал: все в порядке, никакого врача не нужно, он чувствует себя нормально, не надо о нем беспокоиться, ради бога! Ладно, согласилась Тилья, беря булочку с шоколадом, будем беспокоиться из-за паводка. Им все-таки здорово повезло, что их отель не в зоне наводнения, да? Какая Лоран молодец, что забронировала именно его, прямо как чувствовала. Мать ответила, что понятия не имела, в опасной зоне отель или нет, впрочем, как и ресторан, в котором они сегодня будут ужинать. Она уже подтвердила заказ по интернету. Мать и дочь болтали как ни в чем не бывало, а отец с сыном молчали. В их семье всегда было так. Хотя когда Линден уехал из дома и поселился в Париже, он молчать перестал. Все комплексы, одолевавшие его в Севрале, в коллеже вдруг исчезли. В большой степени благодаря Кэндис. Тетка походила на его мать внешне: тоже была высокой блондинкой с прекрасной фигурой, но в отличие от Лоран у нее имелось еще одно качество – она прекрасно умела слушать. Когда Линден поселился в ее квартире на улице де л’Эглиз, она ни о чем его не стала спрашивать, она была очень понимающей и сердечной. Едва переступив порог ее дома, он почувствовал, что здесь ему рады. Она и внешне была элегантней его матери – безупречное каре, узкая прямая юбка и туфли на шпильках, – и образ жизни у нее был совсем другой. Стены ее квартиры были сплошь увешаны книжными полками, и часто, возвращаясь после уроков, он видел, как она сидит на диване, погрузившись в чтение, а на коленях свернулся кот Кекс. Разговаривали они по-английски, хотя французский Кэндис был превосходным, лишь с легким американским акцентом. В Париже она жила уже больше пятнадцати лет. Когда-то собиралась замуж за француза с дворянской фамилией, но что-то не сложилось. Кэндис продолжала ждать и постепенно чахла. Она преподавала американскую литературу в одном из парижских университетов, легко заводила друзей, но время шло, и когда Линден к ней нагрянул, ей уже перевалило за сорок, и была она, как сама признавалась с иронией, уже далеко «не первой свежести». Она не задавала никаких вопросов, он тоже, и эта сдержанность устраивала их обоих. Они говорили обо всем, кроме них самих. Линден довольно скоро понял, что тетка несчастна, хотя сама она не сказала об этом ни слова. Она продолжала видеться с тем французом, бывшим женихом, который давно уже женился на другой. Племяннику она об этом, разумеется, не рассказывала, но он догадывался и сам: иногда по вечерам она куда-то уходила – оживленная, стремительная, с легким румянцем, в красивом шелковом платье, а возвращалась в полночь поникшая, растрепанная, в мятом платье, очень грустная. Линден не помнил имени этого француза, только инициалы: Ж. Г. В каком-то смысле Кэндис понимала Линдена, как никто другой, она была невероятно чуткой и умела сопереживать. Ему всегда было хорошо с ней, еще с тех пор, когда она приезжала к ним летом в Венозан, и они вместе гуляли по саду. Она не любила, чтобы ее называли «тетя Кэндис», для него и Тильи она всегда была Кэнди.