я пошутила. – Маргаритка схватила его за руку. Хорошие они были – оба эти брата Маняшкины. Зачем всякую пошлость Федьке говорить? Честное слово, хуже Гульки, которая только и высматривает в поведении каждого человека признаки влюбленности в кого-нибудь. А потом терроризирует этим.
– Да я тоже пошутил, – улыбнулся Федя.
Улыбнулся и его конь Слива. Все-таки хорошее он был животное, долго на Сливу обижаться было невозможно. Ну прямо как на человека.
А на Федьку и вообще обижаться было не за что.
– У меня по правде к тебе важное дело, – заявил Федька. – Давай поедем сегодня вместе с Лехой? У него сегодня день как-то не задался. С утра к нему на участок милиционер приходил. Замучил его. Потом эти козлы приколебались. Я его до трассы довез, Леха сел в машину – Толька на водовозке мимо ехал, Леха его тормознул. И домой поехал. Сказал, ляжет спать. А там не знаю. Какой-то он потерянный. А ему в рейс. Давай с ним попросимся, чтоб ему не скучно было, а?
Это Федя говорил о своем брате Лехе, так называемом Тарзане. Трудная у него, у Тарзана этого, была жизнь. Поэтому, конечно, Маргаритка согласилась с Федькой. Надо помочь Тарзану. Решено.
– Конечно, поехали, – кивнула Маргаритка. – Все, тогда в десять я у вас. Родителям наплету…
…И наплела. Что пойдет ночевать к Лялечке – была у нее такая одноклассница. Ее, как особо ценную принцессу, день-деньской держали дома, на море только под охраной вывозили. Так и слонялась Лялечка по родительскому особняку, где было, кстати, всегда прохладно и хорошо, не то что у Маргаритки дома – где пышет печка, а потому спать все лето можно только на террасе. Лялечка и ее свита – а вернее, родственники и приживалы, дочку пекарей почему-то жаловали и всегда пускали к ней дружить. Да, еще Маргаритка им все тот же родительский лаваш носила, они его тоже любили и охотно покупали. Мама с теткой пекли его в специальной глиняной печке, за ее постройку Маргариткина семья еще до сих пор не расплатилась.
Ну так вот, если Маргаритка говорила – к Лялечке, это значит, ее отпускали с удовольствием. В хоромах пожить-порезвиться.
Лялечку, конечно, было жалко – ведь деловая Маргаритка ее сейчас попросту использовала: забежала к ней вечером, попросила подтвердить в случае чего, что она у нее дома. И умчалась.
В зачуханный кособокий домик Маняшкиных, что стоял на самом въезде в город среди пыльных тополей. Домик разваливался – вот Маняшкины и работали, чтобы как-то свой жилищный вопрос исправить.
Матери братьев не было дома – она безвылазно работала в магазине, тот закрывался в одиннадцать вечера. Тарзан уже проснулся и, одетый в клетчатую рубашку, джинсы, с закрученными в хвост волосами сидел за столом, наворачивая гречневую кашу с молоком. Ничего, вроде бодрый. Да разве по нему поймешь – Тарзан никогда не жаловался, что бы у него ни случилось. Его брат, кстати, тоже не жаловался. Маргаритке это казалось проявлением истинной мужественности и вызывало уважение.
Каши она тоже съела – дома ее не стали заставлять ужинать: были уверены, что Лялечкина родня Маргаритку от пуза накормит.
