огня, и если бы я повёл по ней роту, то партизаны были бы отрезаны от джунглей и уничтожены в течение двадцати – тридцати минут. Спасти героический отряд повстанцев от неминуемой гибели могли только крайне нелепые действия подчинённых мне легионеров. Поразмыслив несколько секунд и оценив свои шансы выйти сухим из воды, я собрал командиров взводов и велел им атаковать высотку с пулеметами в лоб. Меня поразила та безропотность, с какой они бросились исполнять этот идиотский приказ. Под смертоносным огнём солдаты то и дело бросались на землю, но офицеры всякий раз поднимали их и гнали вперёд. Сидя с Крашке в моем джипе и потягивая пепси-колу, я с безопасного расстояния наблюдал за тем, как пулемётные очереди выкашивают ряды наступающих. Немногим из легионеров удалось достичь цели. Пулемётчики успели скрыться, однако их оружие досталось нам, что дало мне основание рапортовать командованию о победе над врагом. Дождавшись конца боя, я воткнул в рыхлый песок на макушке холмика, где оборонялся партизанский заслон, древко сине-желто-зеленого знамени Аурики и, собрав остатки роты, произнес пошлейшую речь, в которой имя президента Мендосы было каждым седьмым словом. Впоследствии придворный художник изобразил меня бегущим впереди атакующих цепей с ауриканским знаменем в руках.
В любой демократической стране я был бы расстрелян за содеянное под ближайшим забором, но Аурика начала семидесятых годов являла собой тоталитарное государство, а при диктаторских режимах преступления зачастую оцениваются как подвиги, подвиги же – как преступления, поэтому меня не расстреляли, а отдали на прославление прессе и наградили ещё одним орденом. На церемонии награждения генерал Рохес сказал, ухмыльнувшись:
– Жаль, что вы иностранец, капитан, а то мы сделали бы из вас национального героя.
Потом он добавил по-немецки тоном, не допускающим возражений:
– Через две недели я́витесь ко мне с усами! Полагаю, что две недели достаточный срок для отращивания усов. Так?
– Zu Befehl, Exzelenz! (Слушаюсь, ваше превосходительство!) – бодро ответил я, не понимая, к чему он клонит.
На сей раз мне удалось не упустить генеральского адъютанта и договориться о встрече с ним в «Тропикане» – самом шикарном отеле Ла Паломы.
Тридцатиэтажная «Тропикана» торчит, подобно острой стеклянной занозе, на склоне горы Катпульчи неподалёку от каменного креста с распятым Иисусом. Она имеет форму цилиндра. Из любого её номера – прекрасный вид: город и океан. На круглой крыше отеля находится весьма популярный в столице ресторан. Внизу, в зелёных беседках тропического парка, тоже установлены столики. Золотая молодежь Ла Паломы предпочитает высотное веселье, солидная публика – парк. Здесь хорошо отдыхается под плеск и журчание бесчисленных фонтанов и искусственных водопадов, под тихое сладострастное нытье репродукторов, не видимых в листве деревьев, которые служат основаниями для подмостков, где в перекрещенных лучах прожекторов беззвучно извиваются смуглые, практически нагие, танцовщицы.
Наш
