еднее время она была удрученной.
–…Это не миллионный город, а мусульманский кишлак. Причем в худшем из вариантов. Башкиры, которые моются по великим праздникам, одежду стирают раз в пять лет, а любимая еда – вонючая конина на костях. Здесь нет развлечений, кроме конкурса кубызистов да концерта групп, вынутых из пронафталиненного гроба.
– Можно подумать, местные русские чем-то лучше, – возразил Нефедьев. – Такие же немытые уёбки, которых аист нашел в мусорном баке.
– Какие тут «русские!» Одни пермские рожи.
– Ты права. Все нормальные люди отсюда свалили. Кто в Германию, кто в Израиль… Да хоть в Новую Зеландию. Мы – последние из могикан. И не знаем военной тайны, а то давно бы продали буржуинам и тоже улетели.
– Здесь нет ни нудистского пляжа, ни гей-бара, ни ночных дискотек для взрослых.
– И не говори, Наташа.
– Но недавно была история, писали в соцсетях… Появилось объявление, будто готовится открытие клуба свингеров.
– Клуб свингеров в нашем силосном городе? – он с сомнением покачал головой. – Из области фантастики. Скорее Луна упадет на Землю.
– Я тоже так думаю. Но люди повелись. Было сказано, что свингеры – это только название, а так будет особый клуб по интересам, включая сексуальные меньшинства. В общем, объявили, начали сбор средств якобы для аренды и обустройства.
– И что, кто-то платил?
– Насколько пишут, платили многие. Как ни странно, даже в этом замшелом болоте есть люди, которые хотят чувственных развлечений. И вот наконец назначили открытие, пригласили всех. Желающие пришли, даже не уточнили, что за адрес.
– А какой был адрес?
– Кавказская, семнадцать-А.
– А что в нем особенного?
– На Кавказской 17А – отдел полиции. Когда собралась толпа жаждущих, геев и лесбиянок, можешь представить, что там началось…
– Лохотронщики, конечно, были великими остроумцами, – Нефедьев усмехнулся. – Отдел полиции – самое место для тусовки педерастов.
– Им было не смешно. Деньги пропали, причем немалые. В полиции есть отдел по борьбе с «ай-ти»-мошенничеством, или как там называется, не помню. Но разбираться не стали: сексуально озабоченные в этой стране вне закона.
– Это верно, Наташа, – согласился Нефедьев.
– И вообще, тут правят бал иные люди. Помнишь, в прошлом году мы встречались классом, двадцать лет окончания школы?
– Да, помню. Кажется, в «Лагуне»?
– Нет, в «Урал-Тау».
– И что там было?
– Один из парней пришел с женой.
– Совсем дурак, – сказал он. – Приходить на встречу одноклассников с супругой.
– Совершенно верно. Не он привел, она с ним притащилась. Знаешь, такая классическая училка младших классов, с кислой рожей, хорошо уложенная и в вязаном платье.
– Представляю. И что училка?
– Когда заиграла музыка, все пошли танцевать, ее тоже приглашали. Она ответила: «Я не позволяю прикасаться к себе другим мужчинам, только мужу!».
– Какая глупость! – Нефедьев покачал головой. – Зачем вообще жить, если не прикасаться другим мужчинами и другим женщинам.
– Высоконравственная кошелка, образцовая мать семейства.
– Знаешь, Наташа… С точки зрения нормального мужчины все добропорядочные женщины одинаково неинтересны. Дети-бздети, мамы-папы, бабки-дедки, тетки-дядьки, поминки по родственникам… Тьфу!
– Точно сказал.
– Интересны только недобропорядочные. Прочих стоит зачеркнуть.
– А я какая?
Наталья взглянула со смешком.
– Ты самая недобропорядочная из известных мне женщин, – ответил он и поцеловал жену в макушку. – С другой я бы не смог жить.
– Нет, Андрюша, я серьезно…
Голос жены незнакомо дрогнул.
–…Ты понимаешь, через два года мне будет уже сорок.
– Еще сорок, – возразил Нефедьев.
– Уже, Андрюша, уже. Бабий век – сорок лет. А что у нас было в этом веке? Жизнь одна и никто не возместит потерянного.
– Не возместит, да, – согласился он.
– А я не хочу быть добросовестной служащей планово-финансового отдела и матерью, растворившейся в своем отпрыске-подростке. Я еще хочу жить! просто жить, понимаешь?!
– Понимаю.
– Будь
