хорошо, подчиняясь приказам новой власти.
Он становился день ото дня жестче, упрямее и несговорчивее. Время делало его таким. Односельчане роптали, и с каждым днем ненавидели его больше и больше, эта ненависть относилась и к его тестю.
На жалобы и заявления, поступавшие на Алексея, высшее начальство не реагировало, считая это наговором и несогласием с пришедшей властью, что еще больше поднимало авторитет Алексея в их глазах.
Алексея даже не обрадовала весть о скором рождении первенца. Он не мог ни в чем упрекнуть Марфу, она стала хорошей хозяйкой, заботливой женой, но это еще больше раздражало Алексея. Марфа же, все списывала не его занятость и особо ему не докучала. Родители Алексея не могли нарадоваться на свою невестку. Мать Алексея, как и мать Марфы, старались уберечь ее от тяжелой работы и ждали внуков.
Марфа по—прежнему, ходила в монастырь к Матушке Игуменье, несмотря на протесты и ругань Алексея, запрещавший общаться с монахинями. Однако родители поощряли Марфу, а иногда на службу ходили вместе с ней. Алексей особенно, ругался на своего отца, который по-прежнему оставался старостой прихода.
На стыке 20-х и 30-х годов ломали не только весь прежний быт и уклад старой деревни, но и душу русского крестьянства. Решительная борьба с духовенством была настолько сильна, что о сопротивлении не могло быть и речи. Повсеместно закрывались Храмы и монастыри, священнослужители и их подручные сажались в тюрьмы, ссылались в Сибирь, а особо «опасные» расстреливались. Крестьян все больше отлучали от Бога.
У Алексея и Марфы родился мальчик. Сына назвали Анатолием. Родные не могла не радоваться внуку, Толянька, как все его звали, рос крепким и здоровым. Никифор, ставший дедом, сделал внуку зыбку из дерева, которую в деревнях подвешивали к потолку. Встал вопрос о крещении. Алексей напрочь запретил крестить сына, подчиняясь новому времени.
Если узнаю, выгоню из дома обоих, не пожалею – кричал он на весь дом, где они теперь жили с Марфой, добротном, крепком пятистенке.
–Ах ты, басурман, отец глянь–ка, что за басурман, – вопила мать.
–Да твой басурман любимый в Москве живет, и чай с плюшками ест на серебре, его там белые рученьки холят, – злорадствовал Алексей.
Надо сказать, что Василий и Алексей были в отца – русые, с синими, как море глазами, а вот Семен был похож на мать, черноволосый цыганенок с карими жгучими глазами. А мать, в свою очередь одна из семи ее светловолосых сестер и братьев тоже была темноволосой. Над ее матерью, бабкой Алексея, Василия и Семена, в деревне смеялись, что нагуляла она дочку то ли от цыгана, то ли от татарина, а может род их шел от казаков, которых еще помнили старожилы. Несмотря ни на что, за свою темненькую девочку она была часто бита мужем.
А Семен уродился таким же непохожим на братьев, как и его бабка, а на шутки, отпускаемые по этому поводу отцу Никифору, тот только усмехался и отвечал мудрено:
Конец ознакомительного
