столь же недостойным образом?
– Принц, то, что вы говорите, поистине ужасно, – промолвил с чувством маркиз де ля Косс. В живых, выразительных зелёно-карих глазах его стояли слёзы.
– Любезный маркиз, всего, конечно, не расскажешь, но вот ещё один эпизод, довольно точно и выразительно освещающий то величайшее презрение к человеческой личности, которое могут тут себе позволить фавориты, которые поистине всесильны. Раз Потёмкин играл в карты с князем Барятинским и был очень рассеян. Тот, воспользовавшись рассеянностью Потёмкина, обыграл его. Потёмкин сказал ему, бросая карты: «Нет, братец, я с тобою буду теперь только в плевки. Приходи завтра». Приглашённый не преминул явиться. «Плюй на двадцать тысяч» – сказал Потёмкин. Барятинский собрал все силы и плюнул. «Выиграл, братец: смотри, я дальше твоего носа плевать не могу!» – произнёс Потёмкин, плюнул в лицо князю Барятинскому и отдал проигрыш. Ладно, маркиз, не буду пока вас больше мучать своими россказнями, которые, должно быть, весьма расстроили вас. Давайте отужинаем, успокоимся, хоть ненадолго придём в себя, а то я столько ужасов понаплёл вам, что так недолго и с ума сойти. Пойдёмте, пойдёмте. Остальное поведаю вам как-нибудь потом.
Принц Нассау взял под руку маркиза де ля Косса и они направились в залу.
Ланжерон был зачислен в первый Сибирский гренадерский полк, входивший в стоявшую на Дунае армию, которой командовал Г. А. Потёмкин, могущественнейший фаворит Екатерины II.
Ланжерон, впрочем, в полк не поехал, а остался сначала в Петербурге, который внешне становился тогда всё более великолепным, всё более рафинированным.
Ужасно хотелось воевать, отличиться, но так тяжело было сразу же расстаться с Петербургом, с той рассеянной, светской жизнью, которую юный Ланжерон обожал не менее, чем войну: да, война давала возможность отличиться, но и светская жизнь давала возможность проявить себя, давала какое-то новое приложение бьющей через край энергии.
КАРТИНКА
ПЕРВАЯ АУДИЕНЦИЯ
– Ваше величество, позвольте искренне поблагодарить Вас за милостивое письмо и за предоставленную мне возможность послужить России.
Юный маркиз де ля Косс, шевалье де Ланжерон, грациозно и с чувством произнося эту довольно дежурную фразу, один глаз непроизвольно скосил немного вправо: рядом с императрицей Екатериной II стояла корзина, где на розовой атласной подушке, обшитой кружевами, покоилось семейство собачек – очаровательных английских левреток, кои, впрочем, жадно, брызгая слюной, раскусывали и глотали кусочки сахара, и на этот раз показались маркизу весьма противными.
Пока императрица что-то говорила маркизу (он услышал только вежливое «Садитесь», все остальные слова, сказанные Екатериной, промелькнули, не оседая в его кудрявой голове), он на мгновение опустил голову и уже не в силах был оторвать взора от её безобразно распухших ног, которые
