style="font-size:15px;"> Недавно сюда приехала Лиза Овербек. Она кланяется вам, благодарит за письмо. Mrs. Splatt в Россию не приедет, а Лиза надеется видеть вас осенью в СПб265.
Пишите мне прямо в Гомбург, без адреса, ввиду перемены квартиры. На почте нас знают.
Давно бы вам ответила, дорогая Варвара Дмитриевна, но пришлось переезжать на другую квартиру, возня, неустройство, неудобство… Пишу вам, немножко придя в себя. Тут еще смерть Урусова, которая на меня ужасно подействовала. Мы обе с вами его от души любили. Он ни разу не приезжал в Петербург без того, чтобы не провести у нас вечер или два. Это был истинно незаменимый человек, сердце у него было редкое, удивительное. Андреевский писал мне, что перед смертью А.И. перенес невероятные страдания, принуждены были день и ночь смотреть за ним, так как он покушался на самоубийство. Начало последнего припадка болезни доктора просмотрели, приняв головную боль от сорокаградусной температуры за невралгию. За несколько дней до смерти его считали вне опасности. Что случилось в эти последние дни – я не знаю. Причаститься он пожелал сам, он, неисправимый материалист, радостный эпикуреец! Какой переворот произошел в нем? Затуманился ли мозг его – или просветлел? Какая во всем этом неразрешимая тайна! Ничто не имеет такой власти над моей душой, как смутная мысль, и мысль об этой тайне:
…И ноша жизни, ноша крестная,
Чем далее, тем тяжелей.
И ждет кончина неизвестная
У вечно запертых дверей266.
Однако письмо мое совсем в минорном тоне. А я хотела еще поговорить с вами о вашей пьесе. Она очень меня интересует. Вот уже год, как я думаю о пьесе, а все не решаюсь написать. Очень это трудно. И риск большой для человека, который живет литературой. Напечатать все-таки легче, нежели поставить. Скажите, где пойдет ваша?267 Суворин мне писал, что он даже премию учредил за хорошую пьесу, а все-таки нет ее268. Представляли ли вы вашу в цензуру? А в комитет? Там ведь теперь молодые люди сидят269. Напишите мне подробно, подробно о вашей пьесе, и о заглавии, и сюжете, хотя бы в главных чертах. Как вы справились со сценичностью? – Я написала маленькую пьеску в трех картинах, полуфантастическую, совершенно негодную для русской сцены по цензурным условиям. Ее переведут на фр<анцузский> язык, может быть, пойдет в Париже, хотя вряд ли понравится французам, ибо она даже без любви. Нет ни “его”, ни “ее”, а только дети да отшельники270.
Смотрите же, милая Варвара Дмитриевна, жду от вас скорой весточки. Как это Николай Николаевич ухитрился так крепко простудиться? Надеюсь, он совсем здоров. Будете писать Дм<итрию> В<асильеви>чу – кланяйтесь от меня. Что сказать вам о ваших новых знакомых – Щ<епкиной->Куп<ерник>, Яворской, Арабажине и т.д.? Ничего не скажу: хорошего о них ничего не думаю, а дурное… нужно говорить с осторожностью271. Я лично всегда от них держусь подальше, мож<ет> б<ыть>,
15 мая 1900 г. Комаровой из Флоренции написала сама Е. Овербек. Приведем большую выдержку из ее письма, поскольку оно приоткрывает некоторые обстоятельства отношений Овербек и Гиппиус. «Quant à moi, je crois que Mrs. Splatt vous a dit que je demeure avec les Mérejkovskis maintenant? C’est vrai que je n’étais que quelques mois en Angleterre l’été passé et que j’ai réjoint Zina et Dmitry Serg. en Italie cet automne. Nous étions d’abord à Rome, puis nous sommes restés en Sicile pendant trois mois et nous sommes à Florence pour le moment où nous resterons jusqu’au 24 mai, pour aller en Allemagne ensuite; Zina et son mari à Homburg et moi chez des parents à Coblence. Zina se porte très bien et moi aussi je me porte mieux qu’au commencement de cet hiver. Je voudrais tant, si vous le permettez, vous parler tout a fait franchement de mes plans et mes idées. Vous m’avez témoigné tant d’intéret amicale que j’ose vous regarder comme une véritable amie et je suis sure que vous me comprendrez. C’est si triste qu’on bonheur soit si souvent obtenu à la condition de souffrance d’un autre; ainsi, pendant les deux années passées j’ai souffert beaucoup à cause de la souffrance que je devais donner à ma mere, qui est si bonne et qui m’a tant aimée. Pendant son séjour à Pétersbourg vous avez probablement senti qu’il existait des rélations assez pénibles entre ma mère et Zina, ce qui m’a mis, moi aussi, dans une situation très difficile. Il est impossible de juger ce qui est bien ou mal dans ce cas; chacune a raison et chacune a tort. Le fait est pourtant, que ce deux natures ne peuvent se comprendre et c’est par cela que Mrs. Splatt ne peut plus s’adresser à Zina pour ce que ca soit. Moi j’aime Zina de tout mon coeur et je l’ai peut ȇtre vue de plus près que personne; mais j’ai parfois des dоutes très fortes si, pour mon art, il est bien que je suis toujours aupres d’elle. Je suis trop faible pour ne pas être avalée par une nature plus forte et je crains que, pour une artiste, la première condition est la liberté, intérieure et extérieure. Zina n’est point de mon avis: elle pense que ce n’est qu’avec elle que je puis me développer et créer quelque chose digne dans mon art. Un des sentiments les plus forts en moi c’est mon amour pour la Russie, ma patrie, et je crains que je commence à confondre un amour pour Zina avec celui pour la Russie. Ainsi, pour être claire sur moi-même je voudrais voir mon pays et vivre la indépendante de Zina, – pour quelque temps seulment peut être,– jusqu’à ce que j’ai reconnu moi-même où est la vraie force. Je m’ai presque pas de connaissances en Russie, mais il me semble que c’est une occasion formidable d’aller maintenant en Russie avec Mrs. Splatt, voir la Russie avec des yeux frais. D’ailleurs, je désire de tout mon coeur d’éffacer le souvenir pénible de son premier séjour à Pétersbourg et je crois que je le pourrais, si je vivais avec elle, parmi des gens intelligents et sympatiques qui sont des vrais Russes! Cepеndant, cette idée, très simple, est difficile à exécuter à cause du charactere exceptionel de Zina. Elle n’approuve ni comprend une séparation et elle veut que je retourne en Russie avec elle et son mari à la fin du mois le juin. Pour rien au monde je voudrais une rupture avec elle: je l’aime, premièrement; et aussi je lui dois tant de choses, elle a élargit mes horizons comme personne ne l’a jamais pu faire et j’espère toujours encore d’apprendre d’elle. Certes, elle est faible parfois, mais ses idées sont toujours fortes et nobles» (РГАЛИ. Ф. 238. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 3–4). Перевод: «Что касается меня, то, я думаю, миссис Сплатт вам сказала, что я сейчас живу с Мережковскими. На самом деле прошлым летом я провела всего несколько месяцев в Англии и присоединилась к Зине и Дмитрию Серг<еевичу> этой осенью в Италии. Сперва мы были в Риме, потом три месяца жили на Сицилии, а сейчас мы во Флоренции, где останемся до 24 мая, чтобы потом отправиться в Германию; Зина с мужем в Гомбург, а я в Кобленц к родителям. Зина чувствует себя очень хорошо, и я тоже чувствую себя лучше, чем в начале этой зимы. Я бы так хотела, если вы позволите, поговорить с вами совершенно откровенно о моих планах и замыслах. Вы выказали ко мне столько дружеского интереса, что я осмеливаюсь смотреть на вас как на истинного друга и уверена, что вы меня поймете. Как печально, что счастье так часто достигается ценой страдания другого; так, за два прошедших года я много страдала из-за тех страданий, которые должна была причинить своей матери, которая так добра и так меня любит. Во время ее пребывания в Петербурге вы, возможно, почувствовали, что между моей матерью и Зиной существуют мучительные отношения, что поставило и меня в очень трудную ситуацию. Невозможно судить, кто тут прав или виноват, каждая и права и неправа. Факт, однако, остается фактом: эти два существа не могут понять друг друга и потому миссис Сплатт больше не может обращаться к Зине за чем бы то ни было. Я люблю Зину от всего сердца, и я, может быть, видела ее так близко, как никто; но временами у меня возникают весьма сильные сомнения, хорошо ли для моего творчества, что я все время нахожусь рядом с нею. Я слишком слаба, чтобы не быть поглощенной более сильной натурой, и боюсь, что для художника первое условие – это свобода, внутренняя и внешняя. Зина совсем не разделяет моего мнения: она полагает, что только с ней я могу развиваться и смогу создать что-либо достойное в искусстве. Одно из самых сильных моих чувств – любовь к России, к моей родине, но я боюсь, что начинаю смешивать любовь к Зине с любовью к России. Итак, чтобы ясно понять самое себя, я хотела бы увидать мою страну и пожить там независимо от Зины, – может быть, лишь краткое время, – до тех пор, пока сама не пойму, в чем истинная сила. У меня почти нет знакомых в России, но мне кажется, что отправиться сейчас в Россию с миссис Сплатт, увидать Россию свежими глазами – отличный случай. К тому же я ото всего сердца хочу загладить тяжелые впечатления от ее первого пребывания в Петербурге, и я полагаю, что смогу это сделать, если буду жить вместе с ней среди умных и симпатичных людей, каковы настоящие русские! Однако эту идею, весьма простую, трудно претворить в жизнь из-за исключительного характера Зины. Она не одобряет и не понимает разлучения и хотела бы, чтобы я вернулась в Россию с ней и ее мужем в конце июня месяца. Ни за что на свете я не хотела бы порвать с нею: прежде всего, я ее люблю; к тому же я ей стольким обязана, она расширила мои горизонты, как никто и никогда не мог этого сделать, и я все время надеюсь еще многому научиться у нее. Конечно, временами она бывает слаба, но мысли ее всегда сильны и благородны».
Цитата из стихотворения Гиппиус «Крик» (1896). О последних днях и смерти А.И. Урусова, последовавшей после тяжелых страданий 16 июля 1900 г., см. подробнее:
Единственная пьеса Комаровой – «Каролина Нейбер», была поставлена Театром Литературно-художественного общества (Суворинским) в 1900 г.
См. об этом: «Заседание нашего общества о премиях. Принят проект: 3 премии 1000 руб., 500 и 300. Дирекция выбирает жюри и составляет программу для получения премий» (Дневник Алексея Сергеевича Суворина. М., 1999. С. 368; запись от 18 февраля 1900). Представленные на конкурс пьесы, как можно судить по тому же дневнику, Суворину активно не нравились. Однако пьеса Комаровой была ею не представлена на конкурс, а просто дана Суворину для чтения (Там же. С. 382; запись от 21 марта. Название пьесы искажено). О современном состоянии драматургии Гиппиус писала самому Суворину 24 июня/6 июля 1900 (Литературное наследство. Т. 106, кн. 1. С. 59).
Речь идет о Театрально-Литературном Комитете при Дирекции Императорских театров, определявшем пьесы, возможные в этих театрах для постановки. После смерти Д.В. Григоровича в декабре 1899 г. с 8 января 1900 г. в его состав был включен Ф.Д. Батюшков, пригласивший туда и Д.С. Мережковского, а после выхода И.А. Шляпкина в октябре 1899 г. членом стал Д.В. Философов (выбывший, правда, из состава Комитета 10 марта 1901). Следует отметить, что пьеса Комаровой среди одобренных для постановки не числится.
Имеется в виду программная для Гиппиус драма «Святая кровь» (впервые: Северные цветы на 1901 год, собранные книгоиздательством «Скорпион». М., 1901). Там действительно действуют отшельники – о. Пафнутий и его послушник Никодим, а также русалки и ведьмы, которые, однако, могут восприниматься как дети. Ср. начало второй картины, когда о. Пафнутий говорит о русалочке: «Живая! Живая девочка, Никодимушка! Ведь ты ребенка чуть не убил! <…> Девочка, а девочка!» (
Гиппиус пишет об известных петербургских театральных деятелях: Татьяна Львовна Щепкина-Куперник (1874–1952) – драматург и переводчица; Лидия Борисовна Яворская (в замуж. кн. Барятинская; 1871–1921) – знаменитая актриса (ее письма к Комаровой марта–ноября 1900 г. – РГАЛИ. Ф. 238. Оп. 1. Ед. хр. 493; из писем Щепкиной-Куперник сохранилась лишь небольшая записка – Там же. Ед. хр. 486); Константин Иванович Арабажин (1866–1929) – журналист, много занимавшийся театральной критикой. Отметим, что в начале 1900 г. Яворская попросила у Мережковского разрешения поставить в свой бенефис трагедию Софокла «Антигона» в его переводе, на что Мережковский дал согласие. Щепкина-Куперник и Яворская состояли в близкой дружбе.
