себе признаться в том, что я лесбиянка. Это обычная внутренняя лесбофобия, которая жрет изнутри многих. Я не виню себя, но сожалею о том, что мама умерла, так и не узнав, что я лесбиянка не оттого, что мужчины меня не любили, а оттого, что я любила женщин. И, похоже, любила их всегда. Все мои подруги не были мне подругами в прямом смысле этого слова, ко всем я испытывала нежность и интерес. В детстве это было невинное влечение и любопытство, дальше – подавленное желание. В раздевалках и общих душевых я тайком рассматривала женские тела. Я думала, что так делают все, но позже узнала, что это не так. Я переживала боль, когда у моих подруг появлялись мальчики и парни, но боль была тупая и для нее не было слов. Ревность жгла меня. Чувство несправедливости разрывало меня. Я искренне не понимала, почему подруги не хотят быть со мной рядом. Хотя бы просто рядом. Я водила пустые романы с парнями и мужчинами, но ничего к ним не чувствовала. Переспать с мужчиной для меня было проще простого, потому что они не были женщинами. Меня раздражали их тела, их тела были жесткими, глупыми, уродливыми. Не такими, как тела моих подруг, которых я немо обожала. Обожала и сама не могла себе в этом признаться. Особенную боль мне доставляло то, что подруги, похоже, дружили со мной искренне. Но их дружба не была равна моей страсти. Пропасть моей неудовлетворенности росла.
Пока не выплеснулась в жестокое откровение. В двадцать три года я призналась себе и другим, что влюблена в свою подругу и однокурсницу Полину. Полина была симпатичной девушкой, увлеченной Серебряным веком. Но Полина отвергла меня. Она так и сказала: я тебя не люблю, и если я когда-нибудь и полюблю женщину, то это точно будешь не ты. На этом наша близость оборвалась. Больше я не имела пути к ней, а Полина начала меня избегать. Я написала про нее несколько стихотворений. А потом узнала, что наша общая подруга рассказала Полине о том, как мы по пьяни целовались в подворотне.
Эту девушку звали Маша. Если Полину я хотела беречь и охранять, с Машей я желала непрестанно заниматься сексом, драться и скандалить. Но Маша была замужем: вскоре она уехала с мужем в Германию и осталась там жить. Я до сих пор помню, какой на ощупь был ее зад под джинсовой тканью.
Еще задолго до Маши и Полины у меня была художница Лиза. Лиза была блаженной, она часами рисовала в своей студии, копируя картины Дженни Савиль, которая, в свою очередь, копировала снимки мертвых женщин, сделанных криминалистами. Отношения с Лизой были болезненные. Я боялась самой себя и собственного желания, поэтому уехала от нее. Из Новосибирска в Астрахань к отцу. Но Лиза тогда ничего не боялась, она собрала свой этюдник и на попутках поехала за мной из Новосибирска в Астрахань. Мы с ней жили в квартире, которую снимал мой отец для себя и жены. Квартира была однокомнатная, и мы спали на кухне, на маленьком детском одеяльце, покрытом застиранной простынкой, а утром убирали его на стул в комнате. Лиза была первой женщиной, с которой я занялась сексом. Этот секс был болезненный, он вызывал у меня томительное наслаждение и чудовищное чувство вины. Мне было двадцать лет. Я хотела забыть о том,
