«Дега и его модель» Алис Мишель. Она вышла лет через десять после смерти Дега, и в ней все загадочно. Во-первых, мы до сих пор не знаем, кто же был автором. Под псевдонимом Alice Michel скрывается некто, записавшая(-ший) рассказы бывшей натурщицы Дега – Полин. Ходили слухи, что это некая романистка Рошильда, также скрывавшая свое имя; она была соредактором и сооснователем Le Mercure de France, издания, где опубликованы рассказы Полин о художнике. Сейчас книгу перевели на английский (на «американский английский», ядовито-невинно замечает Барнс), и, конечно, все эти мероприятия – к столетию смерти Дега; ему повезло отправиться на тот свет в год Великого Октября.
Это действительно эссе; как обычно у Барнса, который знает эпоху Второй Империи и Третьей Республики, кажется, лучше, чем кто-либо тогда и после, в тексте множество персонажей, большинство – его любимцы. С Жюля Ренара он начинает, продолжает Лотреком, Ренуаром, Сезанном, Моне, Джорджем Муром, Уистлером, Малларме, Золя, Мопассаном и даже Пюи де Шаванном. Последний там довольно забавно присутствует. «Полин» (если она существовала; в любом случае, к Дега ходили несколько натурщиц с таким именем) рассказывает «Алис Мишель», что старый художник был груб, вспыльчив и все такое, хотя иногда менял тон и становился милягой. Пожилой человек, что тут скажешь, к тому же слепнувший; кто из нас с годами становится лучше? Да, к старости Дега еще и антисемитом заделался. Но при всем при том он никогда не пытался сделать натурщицу любовницей; хоть и грубиян, но Дега был джентльмен в каком-то смысле. «There wasn’t any Weinstein stuff going on», – слегка пародируя американский английский, пишет Барнс. Как известно, отсутствие харвивайнштейновщины было в то время редкостью в арт-мире. Барнс приводит историю, которая меня развеселила (а что положено делать 31 декабря, как не веселиться?): «Совсем непохоже, к примеру, на Пюви де Шаванна, который обычно говорил натурщицам: „Не хотела ли бы ты посмотреть на член великого человека?“». Надо же, совершенно отстойный живописец, но предвосхитил наше время; нынче бы он рассылал такие вопросы в твиттере или преследовал ими секретарш. Впрочем, сладкий живописный шаваннизм – он идеально вписывается в сегодняшние интеллигентские представления о «прекрасном» – если, конечно, спрашивать людей честно, обещая не выдавать, а то они начнут тереть вам уши про Энди Уорхола или Ротко.
В общем, лежу я на чужом просевшем черном диване в съемной квартире в китайском городе черт знает где 31 декабря и развлекаю себя creme de la creme английской эссеистики о creme de la creme европейского искусства. Это уже какой-то такой старомодный эстетизм, что хочется задать себе вопрос – на самом ли деле со мной все это происходит? Слишком похоже на колониальный роман, то ли Грэма Грина, то ли кого еще. Только теперь получается, что я приехал не из метрополии в колонию, а наоборот. Ведь здесь, в Китае, Сингапуре и прочих подобных местах, будущее, а у нас, в Европе, прошлое, еще относительно актуальное, но в той лишь степени, в которой за него заплатят деньги (сейчас или потом, неважно) люди из краев будущего. Эта мысль меня тоже развлекает.
Но
