её искать. Я шёл по запаху. Сначала я увидел несколько серебристых чешуек на коричневом деревянном полу. Затем в помойном ведре обнаружилось что-то похожее на серую змею, свернувшуюся в клубок. Мама готовила что-то за кухонным столом, и запах привёл меня к ней. Я подошёл и попытался посмотреть, что она делает.
– Мама, а где Стюка? – спросил я.
Мама напряглась и всем телом на что-то навалилась. Я услышал хруст.
– Какая штука? – сдувая чёлку со лба, спросила мама, одновременно выбрасывая что-то в помойное ведро. Это что-то увесисто звякнуло об жестянку. В полёте это что-то успело посмотреть на меня своим волшебным круглым глазом. Я замер. Два шага до ведра казались дальше, чем озеро Факел. Я подошёл к ведру. Безжизненная голова мёртвого друга Щуки лежала на дне ведра, чуть кровоточа тёмно-коричневой струйкой. Я побледнел, колени подогнулись, и я плюхнулся на пол. Слёз не было. Огромный ком застрял в горле и не давал голосу вырваться наружу. Я перестал дышать. Сколько это длилось, естественно, я не помню.
– Что с тобой? Ты меня слышишь, малыш? Что с тобой? – трясла меня мама. Я заревел.
На мой рёв, весь в опилках, вбежал дед. За ним баба. Мой рёв поднял всю деревню.
– Давно надо было его к бабке сводить, спужался он чего-то, я тебе говорила, – причитала моя бабка.
На втором часу моего беспрерывного ора бабушка не выдержала и побежала к местной шептухе бабе Тане. Баба Таня оказалось бессильной. Шёл третий час.
– Что с тобой, сыночек… – обнимая и гладя меня по взмокшим волосам, спрашивала мама, обращаясь уже, скорее, к себе самой.
– Стюка… – просипел я.
– Что? – не понимала мама.
– Ыба… – ответил сквозь слёзы я.
– Рыба? Так ты из-за селёдки?
– Да-ааааа!!! – прохрипел я и снова заорал.
Мама ушла на кухню. Через десять минут голова селёдки аккуратными стежками была пришита к телу. Я пришёл в себя. С той минуты я помню всё, что со мной происходило.
Волки
Дед часто брал меня с собой, когда ездил в город по своим делам. Он был немногословным, задумчивым, но всегда жизнерадостным и весёлым человеком. Жизнь его была сложной и оставила свои следы. Многозначительные татуировки по всему телу, отсутствие безымянного пальца на левой руке и копна седых, прилежно уложенных слева направо волос делали его загадочным.
О Войне он почти не говорил. Но видно было, как при всяком напоминании о ней глубокая морщина между бровями становилась ещё глубже.
Дорога до города занимала примерно два часа. Я лежал в деревянной телеге, уютно устроившись на подстеленной дедом соломе, и рассматривал причудливые белые облака, цеплявшиеся за макушки огромных придорожных тополей. Телега сильно скрипела, колёса шипели об асфальт, а лошадь выстукивала подковами какую-то мелодию. Кобыла Вишня была самой любимой лошадью
