ты…
Боб не смотрел на нее.
– Такие дела.
Милли покопалась в спортивной сумке, с которой приходила каждый вечер.
– Да-да, конечно. У вас же бизнес. Конечно.
Сумка была старая, эмблема на боку выцвела. Милли долго в ней рылась. Она выложила на барную стойку долларовую банкноту и шестьдесят два цента. Пошарила еще и вынула антикварную рамку для фотографий, пустую. Положила ее на стойку.
– Это чистое серебро из ювелирного магазина на Уотер-стрит, – сказала Милли. – Сам Роберт Кеннеди покупал у них часы для Этель. Ценная вещь.
– И там нет фотографии? – спросил Боб.
Милли бросила взгляд на часы над баром:
– Выцвела.
– Твоя фотография? – спросил Боб.
Милли закивала:
– С детьми.
Она снова заглянула в сумку, еще немного в ней покопалась. Боб поставил перед ней пепельницу. Милли подняла на него глаза. Ему хотелось погладить ее по руке – утешить, дескать, ты не одна в мире, – однако подобные жесты лучше оставить другим, ну там киногероям например. Каждый раз, когда Боб отваживался на что-нибудь настолько личное, получалось неловко.
Он отвел взгляд и смешал Милли еще один коктейль.
Поставил перед ней стакан. Взял со стойки доллар и отвернулся к кассе.
– Погоди, возьми это, – сказала Милли.
Боб обернулся на нее через плечо:
– Этого хватит, чтобы покрыть долг.
Боб покупал одежду в «Таргете» – новые футболки, джинсы, спортивные костюмы; у него была «шевроле-импала», отец отдал ему ключи от машины в 1983 году, и на спидометре было еще далеко до ста тысяч, поскольку Боб никуда особенно не ездил; за дом было выплачено, налог на недвижимость смехотворный, потому что кому, на хрен, охота жить в такой дыре? В общем, если у Боба что и было, о чем догадывались лишь единицы, так это приличный доход. Он положил долларовую банкноту в кассу. Сунул руку в карман, выудил свернутые в рулон деньги, отсчитал семь двадцаток и добавил в кассу.
Когда он снова повернулся к Милли, та уже сгребла мелочь и рамку для фотографий обратно в сумку.
Пока Милли пила коктейль, Боб закончил с уборкой и вернулся за стойку. Милли сидела, гремя кубиками льда в стакане.
– Ты когда-нибудь слышала о Малом Рождестве? – спросил он.
– Конечно, – ответила Милли. – Шестое января.
– Теперь никто уже не помнит.
– В мое время это кое-что значило, – сказала она.
– Во времена моего отца тоже.
– Но для тебя уже ничего, – произнесла она печально, словно жалея его.
– Ничего, – согласился Боб, чувствуя, как в груди словно бьется пойманная птица и не находит выхода.
Милли глубоко затянулась сигаретой, с наслаждением выдохнула. Снова закашлялась и потушила сигарету. Она надела поношенное зимнее пальто и засеменила к выходу. Боб распахнул перед ней дверь
