оборвал меня охранник. – Из окон не выглядывать. Вы здесь новенькая, поэтому я выношу вам предупреждение, но только один раз. К окнам не подходить! – сердито бросил он, разворачиваясь к выходу.
Когда дверь за ним захлопнулась, я повернулась к предательнице.
– Э-э… во‑первых, спасибо за то, что подставила меня! А во‑вторых, на кой хер здесь нужны окна, если в них нельзя смотреть?
Она повернулась и села на постель, испустив тяжкий вздох.
– Слышь, звиняй! У меня одиннадцать-двадцать-девять, я больше не могу рисковать. Нас с моим мужиком закрыли вместе, и единственное время, когда я могу его увидеть, – когда он возвращается с работы. Он в трудовом блоке. Поэтому мы разговариваем на языке жестов. Но это не разрешается, так что приходится быть осторожными.
– Что значит одиннадцать-двадцать-девять? – спросила я.
– Одиннадцать-двадцать-девять – это одиннадцать месяцев и двадцать девять дней. Если тебя приговаривают к году или больше, ты отправляешься в федеральную тюрьму. Иногда дают на день меньше года, тогда можно мотать срок в окружной тюряге, – пояснила она.
Что за фигня! Целый год? Я как раз начала гадать, что такого сделала эта женщина, когда дверь снова распахнулась.
– Кладите свой матрац на пол, пока мы не найдем вам переносную койку, – сказал охранник, запуская в нашу камеру, где и так было шагу негде ступить, еще одну заключенную.
– Можешь не беспокоиться искать мне это клятое корыто, ты, свинья! Я выйду отсюда через десять гребаных минут! – выкрикнула женщина через плечо в сторону закрывающейся двери. Она явно была пьяна. Передвигалась она на костылях, и я подумала, что у нее, возможно, перелом, но потом перевела взгляд на ее ноги, и мне показалось, что чего-то там не хватает. Одна штанина тюремных штанов болталась на сквозняке там, где положено быть ноге. Она перехватила мой взгляд.
– Хера ли ты пялишься, четырехглазая? – Она прислонилась к стене, пытаясь удержать равновесие. – У меня гребаный диабет, усекла? Эй! Прошу прощения, девочка. Не ты, четырехглазая, другая. – И она указала пальцем на мою сокамерницу.
– Рошель я, че те надо? – отозвалась та.
– Можно тайну тебе рассказать? – спросила Айрин. (Мы будем называть ее Айрин, поскольку настоящего имени я не знаю.)
– Чего? – буркнула Рошель.
– Ну, я буду просить тебя, потому что эта ботанка очкастая наверняка настучит, но ты, похоже, умеешь хранить секреты. Поди сюда. – Она поманила к себе Рошель. Та встала и подошла к Айрин, которая жестом попросила ее придвинуться поближе и что-то зашептала на ухо.
– Ты чё, серьезно? – удивленно воскликнула Рошель.
– Серьезнее только инфаркт. Мне просто нужна помощь.
– Если наебешь, я те и другую ногу отрежу – поняла меня?
– Четко и ясно, – проговорила Айрин, по ее лицу все шире расплывалась улыбка. Они обе оглянулись на меня, и мой пульс участился. Я умру. Вот так вот. Они только что спланировали мое убийство.
– Эй,
