мою жизнь на «до» и «после». «После» придет в свой час. Пока меня больше волновало «до».
Кто я такой? Никто не ответит на этот слишком общий вопрос. Даже задавая его себе в более скромной форме, посредством частностей, я не находил ответа. Например, что я планировал на это субботнее утро? Как провел бы время, не случись некоему скандинаву умереть в моей гостиной? Я не мог этого сказать и не находил в памяти никакой зацепки.
А что я обычно делал с утра по субботам? Я и этого не знал. Хуже того: мне это было неинтересно. В конце концов, я вполне мог быть и человеком, покупающим лучшие бургундские вина ящиками за чемоданы наличных. Им – или кем угодно другим!
Поставщик упомянул Порт-де-Шамперре. Это название я знал. Но не помнил, чтобы когда-либо был там. А запоминаются ли вообще такие детали? Мною снова овладела усталость.
То, что мне не интересно, – не мое. Батист Бордав меня не интересовал. Олаф Сильдур, напротив, занимал все мои мысли.
Завидно ли положение мертвеца?
Олаф мог бы дать прелюбопытный ответ на этот вопрос, но, как ни странно, я задавал его сам себе: завидно ли положение мертвеца для живого?
Наверное, да. Прежде всего я подумал о приглашениях, от которых так хочется отвертеться: любые извинения, сколько их ни измышляй, звучат фальшиво, а тут и врать больше не надо. И на работе никто не упрекнет за прогулы. Сослуживцы не будут злословить за вашей спиной, а заговорят о вас с сочувствием и умилением, возможно, даже пожалеют о вашем уходе.
Далее, у вас появился идеальный повод не платить по счетам. Ваши наследники будут рвать на себе волосы, получив кучу мерзких бумаг. Но так как у меня наследников нет, я могу не заморачиваться по этому поводу.
До меня вдруг дошло, что общество наверняка давно смекнуло, как заманчива подобная перспектива, и дает отпор. Лучший рычаг для этого, как водится, банк. Вы умерли – значит не имеете больше доступа к вашему счету. Кредитная карта заблокирована, наличные не снять, проценты не капают. Поневоле задумаешься, прежде чем сыграть, как говорится, в ящик.
Я решил не сдаваться. Не правда ли, унизительно сознавать, что и в таких судьбоносных вопросах все решают деньги?
У моего шведа была тысяча евро в бумажнике. У меня на банковском счету было побольше, однако не настолько, чтобы считать цифры несопоставимыми. К тому же моя машина стоила раз в десять меньше его «ягуара».
И потом, есть ли у меня выбор? Мой центр тяжести уже сместился от Батиста к Олафу. Я даже не помню, что делал до сегодняшнего дня. Ценой определенного усилия мог бы, пожалуй, вспомнить, но не стану: если моя прежняя деятельность не всплыла в памяти сама собой, значит о ней и вспоминать нечего. Наверное, это была абы какая служба, на которую ходят, чтобы платить за квартиру. Нет, я заведомо предпочту непереводимую профессию моего трупа. Какой простор для фантазии! Учить шведский ни за что не стану, а то, чего доброго, узнаю, что я бухгалтер или страховой агент.
У скандинава на полу еще не было никаких признаков трупного окоченения. Его личность легко могла покинуть обмякшее тело, чтобы
