около восьми утра Лариса заставила себя вылезти из-за стола и сделать очередной обход. Но всё было тихо-мирно везде. Лариска приободрилась и почти весело продекламировала:
– С той поры в хуторке
Никого не живёт:
Лишь один соловей
Громко песню поёт!
Её сменщица опоздала почти на полчаса, оно и понятно, сидеть сутки в закрытой библиотеке не такое уж весёлое занятие. Но зато Лилька принесла пирожные со взбитыми сливками и предложила, прежде, чем разбежаться, попить чайку. Они были ровесницами, но в отличие от Ларисы Лилька уже дважды побывала замужем и успела в первом браке родить дочку. И – кошмар и ужас – собиралась замуж третий раз. Подобная активность вызывала у Лариски прямо – таки благоговейное восхищение. Она бы и так не предъявила Лилии никаких претензий, а тут – к тому же – пирожные! Просто майский день, именины сердца! И вот, жмурясь от удовольствия, Лариска, как бы невзначай, обронила:
– Это мне компенсация за беспокойную ночку.
Надо ли говорить, с каким интересом был выслушан её рассказ о подозрительных звуках в читалке. Лилия заставляла повторять Ларису вновь и вновь, где именно, когда и как ей послышался вздох, выдвигала различные версии, объясняющие этот звуковой феномен, и в результате заявила, что теперь одна ни за что не останется на ночь, а пригласит своего бой- френда.
«Счастливая, – с лёгкой завистью подумалось Лариске, – а вот мне- то что делать в среду, вдруг опять этот вздыхатель объявится. В церковь, что ли сходить, святой водички принести и углы побрызгать?» Успокоив себя, что времени до следующего дежурства предостаточно, Лариска поехала домой отсыпаться.
Дома, почему-то вместо того, чтобы сразу рухнуть в постель, она отыскала на полке томик стихов этого поэта и просмотрела вступительную статью, пытаясь освежить свои знания о жизни и творчестве этого человека. Потом правда даже разозлилась на себя – да что она к свиданию, что ли готовится! Тем не менее, томик стихов положила на прикроватную тумбочку, собираясь перечитать избранную лирику на досуге.
*****
Поэт лежал, поджав ноги и укрывшись с головой меховой дохой, после дня, проведённого на морозе и ветру, в открытой всем ветрам степи, как обычно, к ночи начался озноб. Лицо, обветренное и обмороженное, горело и чесалось, хоть и смазывал его свиным жиром накануне. Но то ли жир был негодным, то ли не слишком поусердствовал, когда натирал щёки… Вот лежи теперь, охай, страдай… Только всё равно не похожи эти страдания на те, которыми мучился его любимый Байрон. Ах, как же хотелось Поэту хоть немного походить на своего кумира! Ах, как он ненавидел своё коренастое, коротконогое, длиннорукое тело, это невыразительное, вечно обветренное лицо, воспалённые, слезящиеся глаза, непослушные волосы, паклями падающие на лоб! В своих мечтах он видел себя абсолютно иным. Вот он стоит, окружённый пылкими поклонниками своего поэтического гения, невозмутимый,
