и филологов – «добавить в словарь».
– Приехал! – объявляю, выглянув в окно. Мне до сладкой нервозности нравится, что ты не посмотрел сам, а приказал мне.
Тяжко – и актёрски наигранно – вздохнув, встаёшь из-за стола.
– Ну, значит, надо одеваться… Поищи там где-нибудь чистые носки.
Определение «там где-нибудь» не слишком-то ориентирует в поисках. Хорошо, что вчера, каким-то чудом выкроив время, я успела собрать по разным углам квартиры пакеты с твоим чистым бельём.
– Доброе утро, Виктор Николаевич!.. – вальяжно выдыхаешь в телефон. Своего многострадального сослуживца Шилова, который вечно попадает в глупо-неприятные истории – от укуса клеща до загадочных неясностей с зарплатой и потери водительских прав, – ты в шутку зовёшь по имени-отчеству, как когда-то в Т. звал Володю. Почему-то мне это не нравится – словно ты приравниваешь два заведомо несопоставимых мира. – Что мы там сегодня, в полёвке? Ну всё, понял… Что с голосом? Ну что-что, с похмелья я, вот что. Да ладно Вам выёбываться, Виктор Николаевич – Вы и сами в выходные не брезгуете!..
– Полёвка – это полевая форма? – интересуюсь я, когда ты убираешь телефон. В моём сознании это слово вызывает скорее образ кругленьких, длиннохвостых серых мышей из детских книжек с картинками.
Улыбаешься.
– Да. Смешно?
– Немножко.
– Тебе вообще тут многое будет смешно, – сбивая улыбку зевком, обещаешь ты. – Смешно и абсурдно.
И – наверное – страшно. Не произношу это вслух.
Пока ты одеваешься, я смущаюсь смотреть на тебя – но не могу не смотреть. Ты явно знаешь это и делаешь всё в смакующей неторопливости – натягиваешь штаны, застёгиваешь ремень, стряхиваешь невидимые пылинки с погон… Движения твоих пальцев мелки, точны и как-то скучающе-снисходительны. Ты тягуче поводишь в сторону головой, поправляя воротничок; плотнее прижимаешь липучку кармана, проведя по ней ладонью – и я чувствую, что вчерашний зверёк во мне снова нервно ворочается. В горле пересыхает – и дело определённо не в выпитом на ночь вине.
Поймав мой жадный взгляд, усмехаешься. От цвета формы твои глаза ещё ярче – отлив дурманящих трав и зелий в хижине ведьмы.
– Нравится?..
Твоя усмешка жжёт меня – далёкий отзвук пощёчин. Опускаю голову. Ироничная соблазнительность, с которой ты движешься и говоришь, очень женственна; но почему-то это волнует сильнее брутальности, как бы она ни соответствовала форме.
Впрочем, в форме ты всегда был кокетлив. Знал, что она идёт тебе, и не упускал случая это подчеркнуть. До того, как ты стал совмещать своё образование с военным, я никогда не испытывала восхищённого трепета перед формой – в отличие от многих девушек. Наоборот, она казалась мне символом чего-то тоталитарного, смутно-опасного – тенью вождей, ведущих на смерть безвольные массы. Для меня ты – хаотически-свободный, с тысячей способов непонятно откуда добывать деньги, оценки и опубликованные статьи, – плохо с ней сочетался. Но хватило
