признается это нами лишь по одной причине – мы давно разучились прислушиваться к своим ощущениям и с огромной неохотой позволяем себе осознать то, что испытываем. И это совершенно понятно, вы просто сравните выражения: «испытываем» и «воспринимаем» – ощущаете разницу?
Все, что мы отказались воспринимать, мы теперь вынуждены испытывать, то есть пытать, мучить себя уже обменталенными, а значит, ставшими болезненными ощущениями. Как снять эту болезненность? Вы уже знаете, что мы предлагаем для этого – смех.
Представьте себе картину: подростки в подвале жилого дома жестоко издеваются над взрослым человеком. Ужас? Ужас. Страшно? Еще бы. Теперь такой вариант: пожилой человек, пенсионер, безо всякой видимой причины устроил теракт в государственном учреждении, есть жертвы. Кошмар? Несомненно. А сейчас полный вариант этих «сообщений»:
Дети в подвале играли в гестапо,
зверски замучен сантехник Потапов.
И соответственно:
Дедушка в поле гранату нашел,
дедушка сразу к обкому пошел,
дернул колечко, бросил в окно,
дедушка старый, ему все равно.
Узнали? Еще бы, кто их не слышал, эти стихотворные страшилки, невольно вызывающие смех вперемешку со странным смущением, дескать – ну, разве над этим можно смеяться? Но ведь смеемся, любим это дело, коллекционируем даже.
Вершиной подобного творчества мне представляется предельно лаконичное: «Едет Вова на машине, весь размазанный по шине». Вот уж точно, и смех и грех.
Абсолютно весь так называемый черный юмор как раз и балансирует на грани между смехом и страданием. Граница между ними практически неуловима, и то, какое переживание мы выберем, зависит только от контекста нашего восприятия.
А что в нас создает этот контекст? Ментал, все тот же ментал, его программы и оценки… Вот и выходит, что во всех случаях только мы сами решаем, плакать нам или смеяться, грустить или радоваться. То есть не существует ситуаций объективно трагических или объективно смешных. Существует только наша оценка этих ситуаций.
Ну, хорошо, скажете вы, над своей болью еще можно посмеяться, а над чужой-то как? Не цинично ли это? Конечно, цинично, кто бы спорил. В этом суть любой насмешки – смеяться над чем-то. Но ведь наш разговор совсем о другом – мы предлагаем смеяться не «над», а «в» – не над болью, а в боли, не над страхом, а в нем, не над страданием, а в самом страдании. Смехом, а точнее – согласием, которое возникает в процессе смеха, мы впускаем в себя то или иное состояние, наполняемся им. Насмешкой же – отстраняемся.
Войти в чужую боль, смехом снять сопротивление перед ней и полностью ее воспринять – вряд ли это можно назвать цинизмом. Зато чепухой и полной дуристикой – вполне. Ибо все вышесказанное «не влезает ни в одни ворота» из тех, куда нас всю жизнь «влезать» учили.
Действительно, ну как это – смехом впустить в себя страдание? Возможное ли это дело? Оказывается, вполне;
