отливом шею, затрубил зычным, отливающим медью кличем: «Ку-ка-ре-ку!»
Раз, другой.
В доме забегали, засуетились – пришел новый день!
Кочеток погодил немного, опять покричал. Еще чуток повременив, кукарекнул и в третий раз для порядку и, гордо подмигнув желтым глазом встающему из-за колокольни желтому лежебоке-солнцу, убрался в курятник к своим сварливым подружкам.
Ванятка открыл глаза.
Возле кровати уже стояла сестрица, ждала, когда он проснется.
Сегодня воскресенье, надо не опоздать к службе, а то батюшка, не приведи господь осерчает да и всыплет розог по мягкому месту. Уж больно он строг.
Мальчуган опрометью подхватился с перины. Шлеп, шлеп, шлеп – засеменил босоного к образам, наспех проглатывая: «И оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». Перекрестился и крикнул сестре:
– Скорей давай одеваться, а то не поспеем!
Девочка суетливо забегала по горенке, собирая разбросанную вчера братцем одежду. Принялась наряжать его. На ножки – малиновы сапожки, на ручки – теплые овечьи варежки. Укутала в зипун, подпоясала кушачком. Нахлобучив треух, отошла и полюбовалась. Ну герой, ну Бова-королевич!
Церковь была большой, деревянной. Остро пахло елью и смолой. Даже приторно-дурманящая вонь кадила не могла заглушить этого живого русского запаха, к которому примешивались и иные оттенки – квасной, дегтевый, сбитенный и… сивушный.
Ванятка посмотрел по сторонам. Люду было много. Как, впрочем, и всегда по воскресеньям.
Они с маменькой и сестрицей прошли почитай что к самому алтарю. Православные почтительно расступались, пропуская попадью с поповной и поповичем.
Из ризницы, словно Саваоф на облаце, выплыл отец Семен. Зыркнул искоса на семейство, удовлетворенно кивнул – вовремя. Хорошо еще, что не сказал свою любимую приговорку: «Bene», что на языке латынском, до которого, как и до зелена вина, батюшка большой охотник, означало: «Хорошо».
Служба началась.
Мальчик сначала пробовал сосредоточиться, но все попытки оказались безуспешными. Настроение было ну никак не молитвенное. Хотелось побегать по снегу, пососать сосульку тайком от маменьки, покататься на салазках с горы.
– И рече Господь ангелам! – читал трубным гласом батюшка с амвона.
Ваня присмотрелся к нему этак… По-особому.
И батюшка вдруг превратился в огромную кадку из-под огурцов, до краев наполненную зеленым вином. Из щели торчал огромный, красный, как уголь, нос, над носом две дырочки – глазки-копеечки, под носом дырища – зев, через который отец Семен частенько заливал пылающую душу проклятым Бахусовым зельем.
– И прихождаху сыны Божий ко женам земным!..
«Пора», – решил паренек и воровато огляделся по сторонам.
Прихожане самозабвенно крестились. Иные бабы всхлипывали, расчувствовавшись, – а на проповеди батюшка был мастак. Истинно Иоанн Золотоустый, как часто твердила супругу попадья.
А это что за ферт?
Длинная сухая фигура, одетая в дорогой, но уже какой-то вылинявший камзол. На голове нелепый «рогатый» парик из трех рядов завитых и напудренных локонов. В руках треугольная шляпа с перьями.
Видно, что из благородных.
Что-то раньше его здесь Ваня не примечал. Наверное, путник. Решил зайти, помолиться с дороги.
Ух, и глазищи же у него! Прям до сердцов пробирают. Точно у коршуна, облюбовавшего добычу. И нос с птичьим клювом схож, такой же крючковатый.
Ваня бочком-бочком спрятался за столб и оттуда вновь посмотрел на ферта. Не следит ли?
Нет. Крестится, глядя на иконостас и позевывая.
Теперь уж точно пора.
Приоткрыл полу зипуна. Оттуда показалась и уставилась в мир святых, праведных и грешных петушиная голова.
Ваня давно замыслил принести в церковь кочета. Слышал не единожды, как отец Семен говорил маменьке: «Хоть бы кто додумался пустить нам красного петуха. Авось тогда миряне бы расщедрились да соорудили белокаменную церковь заместо этих дров».
Вот парнишка и удумал услужить батюшке.
Сегодня, улучив минутку, когда за ним никто не присматривал, изловил птицу и сунул себе за пазуху, где кочеток и сидел, одуревший от испуга и духоты.
Сейчас, почувствовав себя на свободе, петух осмелел и, выждав, когда руки мальчика окончательно разжались, спрыгнул на пол. Нахохлившись, будто мужик с перепою, глупая птица двинулась прямо на блестящую иерейскую ризу.
Вокруг послышался
