недавно казалось, другом. Я тупо застукал их в собственной кровати. В первый момент у меня еще была надежда, что они оба, голые, падут к моим ногам и скажут: «Прости нас! Мы любим друг друга и не можем жить друг без друга!» Но на мой вопрос «И на фига вам это надо?» они ответили, что от скуки, так, дескать, вышло, не обращай внимания, мол, дело житейское. Ну а что? Моя жена хорошо трахается, у нее большие сиськи, круглая задница. А у моего друга есть член, вот оно и сошлось.
Я их без истерик выгнал, поел приготовленный женой ужин, удивляясь собственному спокойствию, лег спать, а на следующий день заболел.
И вот я лежу на диване и страдаю изо всех сил, стараюсь не шевелиться, смотрю в плоское пространство перед собой и думаю, что, может, моя болезнь заслоняет от меня всю эту мороку с женой и лучшим другом, а когда я вернусь в себя, они оба уже будут бывшими? Ко мне подошел пес. Мой пес Собакин – кроткое существо необъятных размеров с мохнатой шерстью, свисающей от ушей до лап. Я его взял совсем щенком с московской улицы.
Лабиринты московских улиц хранят множество тайн исторического масштаба и просто мелких житейских секретов своих обитателей. К последним относится происхождение Собакина. Трудно сказать, какая порода, точнее, смешение каких пород породило моего пса, – московские улицы надежно хранят эту тайну. Это оказался настоящий кот в мешке. Я взял Собакина, не предполагая, какого размера пес вырастет из лохматого комочка.
Но щенок рос, рос, рос и на моих все шире открывающихся глазах превратился в большущего лохматого пса неопределенного окраса. Его вольно свисающие пряди пестрили всей палитрой от темно-серого до оранжевого с разными оттенками коричневого, медного и пегого. Пес был огромного размера, особенно для московской квартиры, а главное – он гадил в количестве, вполне сравнимом с человеческим, и я, гуляя с ним по московским улицам, должен был собирать и носить с собой его вонючее собачье дерьмо. В остальном это был замечательный пес: меланхоличный, умный, скрытно-нахальный.
Собакин подошел ко мне – его морда была на уровне моих глаз – и ткнулся холодным мокрым носом мне в лицо. Я посмотрел в его коричневые глаза, запрятанные в свисающую шерсть, и сказал:
– Ты мой единственный, настоящий, преданный друг: ты не обманешь, не всадишь нож в спину, не станешь трахать мою жену, умеешь слушать.
Собакин опять понюхал меня влажным кожаным носом и вдруг чихнул мне прямо в лицо. Меня обдало холодными собачьими слюнями и соплями. Я замер от неожиданности, а Собакин спокойно отошел и лег неподалеку, не обращая на меня никакого внимания. «Сволочь, – подумал я, холодея от бессилия. – Сегодня жрать не будешь». В обычной ситуации такая выходка псу даром бы не прошла, но сейчас, когда каждое движение, даже движение глаз и мыслей, вызывало боль, вставать и что-то делать с собакой не представлялось возможным. Более насущным оказался вопрос, что делать с мокрым лицом? По-хорошему, надо бы встать и умыться с мылом, но сама мысль о том, чтобы подняться с дивана, вызывала панику во всех органах и системах моего измученного организма. И я смалодушничал: утерся обоими рукавами толстовки и решил, что умоюсь позже. Потом посмотрел на мирно лежащего пса и сказал:
– Ты сволочь, гад поганый.
Собака не реагировала.
И вот когда я наконец успокоился, расслабился, отключил мысли и начал погружаться в гриппозную лихорадку, раздался звонок в дверь. От досады я даже не выругался. Я не встал, чтобы смыть с лица собачьи сопли, а теперь должен вставать, чтобы открыть дверь человеку, которого я за этот звонок уже ненавижу?
Я не знал, кто звонит в дверь, и поэтому решил проигнорировать всю ситуацию: мне никто не нужен, а это значит, что я тоже никому не нужен.
И только я начал медленно сливаться с тишиной, опять воцарившейся в квартире, звонок повторился. На этот раз я все-таки выругался: «Отцепись», – но в душе понимал, что человек за дверью вряд ли это сделает. Значит, нужно запасаться терпением. Звонок повторился. Потом еще и еще, паузы между звонками укорачивались. Я твердо держал оборону и даже засунул голову под подушку, чтобы усилить впечатление, что в квартире никого нет.
Рядом завибрировал телефон – это была полномасштабная агрессия. Я взглянул на экран и не удивился: звонила моя мама. Это она за дверью давит на кнопку звонка. Придется отвечать.
– Да, – хрипло сказал я.
– Артем, ты дома? – услышал я в трубке взволнованный голос.
– Мама, скажи, как можно было назвать ребенка Артемом? – ответил я, уклоняясь от поставленного вопроса.
– Ты дома? – повторила мама.
– И да, и нет, – ответил я, изнемогая всем организмом.
– Тогда не валяй дурака, открывай дверь, – приказала мама.
Моя мама в семейной армии – генералиссимус, а отец не дослужился даже до ефрейтора. А я дезертир – с тех пор, как покинул ее утробу и не хочу возвращаться.
