т все окружающее как роскошную декорацию грядущего действа, не более.
Так оно, конечно, и было. Любой ландшафт на Сфазисе всегда оставался декорацией. Грандиозной либо скромной, в зависимости от прихоти и фантазии создателя. Но декорацией неотличимой от оригинала и даже порой превосходящей его по натуральности. Никаких ограничений со стороны матушки-природы! Хочешь – оборудуй себе огнедышащую пустыню, где самая убогая тень кажется недостижимой мечтой. Хочешь – благоустраивайся в бездонном газовом бассейне и пари себе в тугих волнах эфира бесплотным облачком. Разве плохо?.. У милой женщины Руточки Скайдре из земной миссии с фантазией неважно: она пожелала насадить и насадила тривиальные райские кущи. Пожалуйста, не возбраняется.
Ну, а тектоны, как обнаружилось, всему предпочитают предгрозовое ущелье, на каменных проплешинах которого кустится утлая поросль, похожая на собранные в снопики суставчатые паучьи лапы. И на здоровье.
Многоликий Сфазис – без единого своего лица.
Декорация хоть куда. А что тут предполагалось за действо, было пока неясно.
«Хорошо, пусть. Если вы действительно желали вывести меня из равновесия – считайте, что своего достигли. Я и вправду предпочел бы любую пустыню, да и океан газа меня бы не ошеломил. Чего-то подобного я ожидал. Но только не серости, холода и пустоты…»
Щурясь от режущих порывов ветра, он всмотрелся вдаль. У самой кромки горизонта отчетливо вырисовывалась мощная горная гряда в снежных папахах. Глазам хотелось верить. Вне всякого сомнения, это были вполне реальные горы, с подлинными лавинами и камнепадами, и упругий ветер, что наотмашь бил по лицу, слетал именно с их вершин.
«Отдаю вам должное, – подумал Кратов уже спокойнее. – Это искусство, а вы – великие мастера. И, как во всяком произведении искусства, в этом нарочито хмуром пейзаже есть смысл, мне пока не доступный. Не удивлюсь, впрочем, если никакого сокровенного смысла нет и в помине, а есть лишь каприз художника. Щедрой кистью брошенные на холст мазки, единственное назначение которых – отразить состояние души. Целая планета – холст, а ветер, тучи, снег на горных вершинах, да и сами горные вершины в их великолепном мрачном безмолвии, – краски. Почему, собственно, у тектона не может быть пасмурно на душе? Надеюсь, что не я тому виной…
Мы так не умеем. Мы большей частью завидуем. Я так иной раз места себе не нахожу от зависти. Завидовать – наш удел. А еще восхищаться и по мере способностей пользоваться плодами чужих трудов. И заодно подражать и учиться. Но, слава богу, наша собственная крохотная планетка в пушистом ореоле атмосферы пока не утратила своего неповторимого облика. Неповторимого даже в масштабах Галактики, где все неизбежно повторяется. Как бы ни измывались над нею целые поколения любящих и потому особенно бессердечных сыновей, как бы ни старались обратить ее в безликий белый холст для нанесения новых красок, а правильнее сказать – бездарной, аляповатой мазни полусумасшедшего авангардиста. У нас на Земле… Ну, будет! – Кратов конфузливо хмыкнул. – Заладил: у нас да у нас! Тоже, нашел чем кичиться… Не хватало еще, чтобы тектон уловил мою мысленную сумятицу».
А тектон это может. Он может все. Все – по человеческим меркам и, вероятно, не так уж много – по своим, тектоновским. Гасить звезды и зажигать звезды. Лепить из газопылевых облаков колоссальные планеты с переменной гравитацией, вроде Сфазиса. Видеть происходящее или чувствовать – или, черт его знает, обонять! – за десятки парсеков. Отчего бы ему не прочесть мысли маленького несовершенного существа с маленькой несовершенной Земли, которое стоит под набухшими грозой тучами и кукожится от осатанелого ветра? Да к тому же и постыдно трусит отойти от Чуда-Юда-Рыбы-Кит, друга и телохранителя, а заодно и корабля-биотехна, что перебросил его в это гиблое место прямо из ласковых райских кущей под вечно теплым солнцем земной миссии…
«Трусишь, трусишь, – допекал себя Кратов. – Виду, понятно, не подаешь, но поджилки играют. Потому что здесь ты совсем один, и никто тебя не поддержит в трудную минуту незлым словом да неглупым советом. И даже верный, бесстрашный Чудо-Юдо подавленно приумолк – не по себе ему, значит. А тебе еще нужно стронуться с места и вступить под своды этой не слишком-то гостеприимной на вид пещеры, сохраняя хотя бы намек на собственное достоинство. Но не оттого ты трусишь, что остался один – тебе это не в новинку. Не раз и не два ты оказывался в полном одиночестве под чужим небом, в неизвестности и безысходности. И всегда находил в себе достаточно сил, чтобы не терять лица. А причина того, что сейчас, в абсолютной безопасности, ты позорно дрейфишь, совсем иная. Никогда еще в своей жизни ты не взбирался так высоко по ступеням ответственности… В пещере тебя встретит тектон. И даже то обстоятельство, что зовут его Горный Гребень и, если судить по двойному имени, он из младших тектонов, решимости тебе, увы, не прибавляет».
А ведь он ждал этого! Знал, что неминуемо настанет момент и кто-либо из тектонов захочет встречи с ним. С того дня, когда Кратов впервые ощутил на себе деликатное, ненавязчивое
