часов подряд толковали о памятнике Невидимому и в конце концов убедились в том, что фигуру Прозрачного не удастся отлить ни из бронзы, ни из гипса, потому что не получится подлинной невидимости.
– Может быть, Евсей Львович, остановимся все же на бронзовом, – осторожно спросил скульптор, войдя в кабинет Иоаннопольского с большой папкой эскизов.
– Нет, нельзя, – ответил Евсей, – получится какая-то видимость, а это уже не то.
– Тогда, может быть, поставим товарищу Прозрачному колонну! – воскликнул Шац.
– Вроде Вандомской?
– Конечно! Дайте мне заказ, и я вам сделаю прекраснейшую колонну с барельефами и другими скульптурными украшениями.
– Это мысль. Кстати, у нас на дворе есть много свободных колонн от Центрального клуба.
– Тогда поставим несколько! Одну большую колонну, символизирующую невидимость, посредине, а по бокам – портики, для прогулки граждан.
– И сквер!
– И скамейки для тех, кто захочет посидеть и полюбоваться на памятник!
Новая идея очень увлекла Иоаннопольского. Он старательно укреплял свое положение.
Но не успел проект пройти все положенные инстанции, как произошло нечто совершенно непредвиденное.
Придя однажды на службу, Иоаннопольский заметил, что Пташников смотрит на него кроличьим взглядом.
– Что с вами? – пошутил Евсей Львович. – У вас очень нехороший вид. Может быть, у вас на нервной почве.
Пташников замялся.
– Или отравление уриной? – приставал начальник.
Пташников несмело улыбался. Но, как видно, дело было не на нервной почве. Через несколько минут учрежденский знахарь вошел в кабинет Иоаннопольского.
– Вы слышали новость, Евсей Львович? – спросил он, с опасением поглядывая на дверь. – Говорят, будто бы у товарища Прозрачного родилась дочь.
– Что за глупости!
– Честное слово, говорят.
– От кого?
– От бывшей его квартирной хозяйки.
– Какие глупости! – вскричал Иоаннопольский.
Но тут же вспомнил свой разговор с мадам Безлюдной в утро исчезновения Филюрина.
– Чепуха! – проговорил он менее уверенным тоном.
– Нет, нет! Говорят, совершенно точно!
– Ну что ж из того? Ну, родился ребенок, но ведь это же его интимное дело!
– Да, но рассказывают подробности. Говорят, что он ее на седьмом месяце бросил и теперь даже знать не хочет!
Иоаннопольский сердито встал из-за стола и крикнул:
– Пташников! Вас надо изжить! Воленс-неволенс, а я вас уволенс за распространение порочащих слухов.
– При чем тут я? – оправдывался знахарь. – Я хотел вас предупредить. Вы знаете, что весь город со вчерашнего вечера только об этом и говорит. Я удивляюсь, как товарищ Прозрачный этого
