патентованные, насколько вижу. Нам раскрывают секреты, чтобы успокоить, но сотрут их по пути домой.)
Чито ждет, пока каждый покажет ему большой палец.
– Хорошо. Ознакомьтесь с ними до погружения. Когда мы откроем ставни, ваши инлеи работать не будут. Сюда.
Пока мы идем по туннелю, наш вес увеличивается; сначала с десяток пилигримов плывут, потом подскакивают, а потом лишь качаются на нетвердых ногах. Жилые отсеки лагеря вырезаны где-то в двадцати метрах от дыры, так что тут примерно с четверть «же», когда картошка припаркована. Когда пойдем вниз, будет раза в два меньше, в зависимости от того, как сильно растянут массу.
В вестибюле нас встречает мозг в шаре: крохотное яркое ядро в сумеречном гроте. У него есть свое собственное небольшое гравитационное поле, оно замедляет нас, тянет к себе, пока мы идем мимо к своим койкам. Мы собираемся вокруг него, как свита из орбитальных спутников.
Вблизи я вижу, что это не настоящий мозг. Нет полушарий, выраженных долей, древних лимбических подструктур, которые должны удерживать его на месте. Лишь морщинистый сгусток нейронов, сияющий изнутри: волны мыслей зримо прокатываются по нему благодаря какому-то флуоресцентному протеину, подклеенному в систему ради безвкусных спецэффектов.
У этого маленького отродья сверкает табличка: «Свободная воля. Единственный известный пример».
– Кроме нас, счастливчиков. Если, конечно, мы получим то, за что заплатили.
На сантиметр короче меня; коренастая, налысо бритая, альбинонордический тип.
– Агни Фальк, – говорит она, пингуя мне визитку: младший вице-президент глубоководной шахты на хребте Фарадея. Жительница умирающего фронтира, она все еще возится на дне океана, хотя небо забито астероидами и драгоценными металлами.
– Сандей, – я держу свои параметры и фамилию при себе. Я, конечно, не знаменитость. Возможно, моя судьба – отправиться в полет к границам вселенной, но в проекте пятьдесят тысяч человек, так что наша известность несколько размыта. И все равно, запустить поиск по имени можно за долю секунды, а мне не особо хочется отвечать на бесконечный поток вопросов о том, как это – расти спорой.
– Рада познакомиться, – говорит Фальк, протягивая руку. Чуть поколебавшись, я беру ее ладонь в свою. Она отводит глаза буквально на секунду, смотрит вниз, на наши ладони, замечает мой шрам, выглядывающий из-под рукава, но улыбается по-прежнему.
У сморщенного грейпфрута в ее черепе столько связей: со звуком, прикосновениями, проприоцепцией. Больше двух миллионов каналов только от одних глаз. Не как у этого сгустка в аквариуме. Он глухой, немой и слепой, никаких трубок, если не считать те, что переносят отходы и питательные вещества. Это просто масса нейронов, пара миллиардов мясных переключателей, зависших в стазисе, пока какой-нибудь внешний стимул не заставит их работать.
Я никакого стимула не вижу, подать сигнал на эту проводку
