style="font-size:15px;"> – Партийному можно.
– Я думаю, что люди родились на свет все с одинаковыми правами, – без рубашки родились.
– Н-нда… Бросим об этом. Ты, знаешь, Петр Степанович, я тоже хочу поступать в ваш институт.
– Не примут.
– Почему?
– Малограмотный. На рабфак – могут.
– Ну, брось, брат, – малограмотный… Я когда то учился в низшей сельскохозяйственной школе! Вот даже значок есть.
– Надо среднее кончить. Не примут.
– Давай меняться значками! А?
– Не хочу. Мой значок еще с Новой Александрии, и таких не делают.
– Давай поменяемся… Давай?
– Не-е… не хочу. Так револьвер выхлопочешь?
– Не дадут.
– Ну, тогда пока.
– Пока.
От Шатунова Петр Степанович проходил в отдел колхозов, к Гордиенко.
– Ну, як моя кобыла? – спрашивает бойко Гордиенко. Петр Степанович насмешливо рапортует:
– С кобылой вашей все благополучно: температура 37 и восемь десятых, пульс 39, число дыханий в минуту девять, самочувствие – отличное и передавала вам привет. Просила передать коробку пудры и мармеладу.
– Прошу вас, товарищ, без шуточек! – сердится т. Гордиенко.
– Да что с вашей кобылой может сделаться, чтобы она издохла! – со злостью говорит Петр Степанович.
– Товарышу! С ким це вы так разговорываете? Прошу до порядку!
Так кто же после этого будет уважать Петра Степановича? И Петр Степанович снова стал подумывать о своем всемирном призвании, от которого он временно отвлекся для работы в райсельхозсоюзе.
Не то, чтобы он постоянно об этом думал, но после праздничного вечера, посещения торгового отдела, а особенно после разговора с Иваном Григорьевичем, именно такие мысли пришли ему в голову.
– Что из себя представляет советская власть? – так думал Петр Степанович, уезжая с кооперативного бала на хутор. – Понасадили на ответственные посты всякой шушвали и говорят: «Вла-асть!»… – В этом месте Петр Степанович громко передразнил кого-то. – Возьмем наш уезд: на весь уезд только и человека – секретарь упаркома, т. Глагольев. Он хотя и рабочий, но начитанный, разбирается в явлениях, человек положительный и дипломатичный. Если же взять остальных, конечно, Краулевич не считается, то неужели им не совестно ходить по тротуарам? А как они носят портфели! Нет, вы посмотрите! Идет, сукин сын, в глазах глупость светится, комиссарская фальшь, а гонору хоть отбавляй! Ведь ни один из этой шантрапы не верит в коммунизм, а на собраниях и заседаниях подлаживается под идеи, ведет дипломатию… Коммунисты, а гонор генеральский…
Петру Степановичу не хотелось на хутор: так приятно сидеть в санях… Чтобы растянуть время, он натянул вожжи и пустил жеребца шагом.
Город оставался позади, а вдали виднелся в лунном освещении хутор, пирамидальные тополи; по-над дорогой гудели телефонные столбы, немножко постукивала серьга оглобли, иногда фыркал жеребец, и слабо
