Так теснились в натруженном горле, что невмоготу было. Пришлось Иван Иванычу сформировать бригаду помощников из этих доходяг, чтобы разрабатывала его задумки. Говорят, ещё у Дюмы-пэра когда-то такая же артель водилась, пока романист днями и ночами объедал до последней лягушки парижские ресторации.
Иван Иваныч так и сказал тогда, собрав у себя в офисе своих будущих подмастерий:
– Тут бригада нужна!
И даже невольно, для пущей убедительности, пригагакнул как незабвенный бровастый партийный вождь с трибуны:
– Бри-ха-да!..
Сам Рабле не мог надивиться на брюхо Дюмы-пэра. После перманентных пиршеств с возлияниями оно разбухало, как Вавилонская башня. Даже обобщённое чрево Гаргантюа с Пантагрюэлем не могло бы сравниться с этим брюхом. Говорят, Франсуа горько плакал в такие минуты, осознавая, что его мифическое раблезианство ничто в сравнении с вполне реалистическом дюмапэрством.
Понятно, что в редкие минуты сиесты Дюма-пэр мог лишь пластом лежать на своей давно продавленной четырёхспальной кровати под цветным полинялым балдахином, когда-то легко вмещавшей вместе с ним стайку весело щебечущих мулаток с Пляс Пигаль. Теперь же громадное ложе еле выдерживало телесный избыток этого большого писателя, гиганта пера и пира.
С превеликим трудом создатель «Трёх мушкетёров» просматривал поверх холма-брюха рукописи своих литературных рабов, наскоро поправляя их неумелые каракули раздутой, как галльский бройлер, рукой мастера. Это занятие бесило его, потому что отвлекало от продолжения застолий. Однако рестораторы, зная аппетиты своего неустанного клиента, отказывались кормить в кредит, и, что поделать, приходилось кидать всё новые и новые романы в печатню, как дрова в топку бешено несущегося паровоза.
Лишь однажды Дюма-пэр сумел хоть на время избавиться от этих скупердяев: сбежав в Россию, он обосновался в родовом поместье Тургенева и после торжественного обеда тут же спустился с экскурсией в погреб, где хранились годовые запасы щедрого русского барина и его многочисленной дворни. Обилие окороков, солений, колбас, настоек, вин и прочих яств так обрадовали Дюму-пэра, что он решил никуда не торопиться и незамедлительно принялся отведывать русские деликатесы.
Напрасно автор «Му-му» и «Записок охотника» звал своего французского приятеля в мраморную залу, где у элегантного, как официант, рояля уже распевалась непревзойдённая Полина Виардо. «Не могу, mon cher», – трубой гудел изглуби Дюма-пэр. И напутствовал хозяина в том смысле, чтобы эта пикантная, словно маслина, оперная дива, с ресницами-опахалами, исполняла лишь Моцарта. «Бетховена не надо. Резкий он какой-то, дёрганый. Боюсь подавиться! А вот Моцарт – радостный, плавный, благозвучный. Он куда как полезнее… э-э-э… для пищеварения». По легенде, которую до сих помнят жители Орловщины, классик из Парижа покинул прохладное подземелье лишь две недели спустя, уничтожив всё съедобное в погребе и опорожнив все до единой бутылки.
