style="font-size:15px;"> – Прости… – неловко пробормотал отец. – Нельзя было сдаваться.
Митя замер. Если отец скажет, что был уверен: сдайся он, и урядник выстрелит всенепременно – Митя это примет. Не поверит, конечно: уряднику нужна была покорность, а не смерть… Но примет.
– Пойми… – выдавил отец. – Нужно, чтоб здешние порядочные обыватели меня уважали… а непорядочные – боялись. Но какой страх может быть, если по губернии разнесется, что нового полицейского начальника сельский урядник повязал?
– Не беспокойтесь, батюшка. – возвращаясь к тону, которого придерживался всю дорогу, с холодной вежливость кивнул Митя. – Я ваш покорный сын, располагайте мной всецело ради вашей карьеры.
– Опять? – взревел отец. Оглянулся, почувствовав устремленные на него со всех сторон любопытные взгляды, и понизил голос. – Пойми уже наконец, я не собираюсь жертвовать важным для всей империи делом ради твоих… никчемных светских мечтаний!
– А также ради моей жизни. – старательно изображая готовность, закивал Митя.
– Да не выстрелил бы он! – скривился отец. – Думаешь, после двадцати лет в полиции я не различу, когда и впрямь готовы стрелять, а когда только грозятся? Хватит труса праздновать! Собирайся – едешь со мной.
– Вам угодно меня еще и опозорить – прокатить через всю губернию в драных штанах? – процедил Митя.
– Вот они, брючки-то, зашитые! И сюртучок почищен, паныч, и батюшки вашего! – бывший лакей подскочил к Мите с его вещами. – В лучшем виде! Дозвольте-с помочь?
– Не надо! – Митя принялся натягивать брюки.
Каким же дураком он был! Паро-кони, ночная скачка, штурм имения, утренние дурачества у колодца… Он позволил отцу думать, что между ними может быть что-то, кроме холодного отчуждения – и тот немедленно подвел его под выстрел!
– Поторопись! – скомандовал отец, направляясь к двери.
Митя ненавидяще посмотрел ему вслед: пади он от руки пропахшего салом солдафона, отец бы и над бесприютной сыновьей могилой своих полицейских муштровал! В носу отчаянно защекотало, а стиснутый в руках сюртук стал расплываться от навернувшихся на глаза слез. Еще не доставало перед полицейскими расплакаться – не объяснишь же им, что это от глубокого разочарования. Здешние таких тонких материй не поймут. С сюртуком в руках Митя уже привычно сунулся в окно на задний двор.
– Куды, паныч? Батюшка ждёть! – завопил вслед бывший лакей.
– Не ваше дело! – рявкнул Митя, перескакивая подоконник. – Сначала здешние меня пристрелить собирались, теперь еще и командовать начнут? – зло вытирая непрошенные слезы краем шейного платка, проворчал он.
– Я бы не позволила тебя убить. – донесся сверху скрипучий, будто старушечий, голос, и в жаркое летнее утро на Митю дохнуло острым и влажным, до ломоты костей, пахнущим землей холодом. – Тебе еще рано умирать. Пока рано.
Митя медленно поднял глаза. Восседающая на крыше
