начал ковылять кругами. Поскользнулся на льду, проинформировал он меня. Сломал себе коленную чашечку (что, к счастью, было неправдой: оказалось сильным ушибом). Не могла бы я что-нибудь сделать, сердито сказал он, продолжая наматывать круги и одновременно держась за коленку, что на скользком льду было настоящим подвигом. Я так смеялась, что чуть сама не упала. Не надо суетиться по пустякам, истерически ответила я. Пусть вспомнит, что сам мне говорил. Люди могут услышать, и что тогда, черт побери, они подумают?
Чарльзу ничего не оставалось, как самому над этим посмеяться, а Аннабель, безмятежно пожевывая свою сигаретную пачку, бросила на нас любопытствующий взгляд через плечо. Пара придурков – таков был ее вердикт.
Робертсон вновь заявил о себе еще до окончания зимы. К тому времени он приспособился спать в гараже. Конечно, Аннабель хорошая, объяснил он нам своим тоненьким, писклявым голосом в тот первый раз, когда мы его там обнаружили, но она все время ходит по снегу, и от этого солома делается вся мокрая, так что на ней становится трудно спать, тогда как в гараже славное сухое сено. Как раз для такого кота, как он, в такую погоду, как эта, вкрадчиво промолвил, заискивающе отираясь у наших ног. Да и мышей так отогнать легче, добавил он в качестве дополнительной приманки, видя, что мы колеблемся. Так что теперь он спал в гараже, пил там свое молоко, с уверенностью, что получает его он сам, а не осел, который и так толще нормы. И хотя Аннабель обидчиво толкала его носом, когда он присоединялся к ней по утрам, в порядке упрека за его отсутствие, он только распушал ей в нос свой пушистый хвост, заверял ее, что ходил по важному делу, куда ослы не допускаются, и принимался за завтрак.
Поскольку занятия Соломона в это время были посвящены наблюдению за птицами возле кухни, а Шеба, жалуясь, что у нее мерзнут лапы, вообще редко выходила, Робертсон теперь пристрастился весьма собственнически сопровождать Чарльза от гаража до ослиного домика и от ослиного домика обратно к гаражу. Вероятно, впервые за долгие годы у него появилось чувство принадлежности, что породило небольшие хлопоты.
Хейзелы отправились на выходные в Лондон, попросив нас в их отсутствие подбросить топлива в их печь «Агу»[19] и покормить их рыжего кота Руфуса. В первый вечер, когда мы туда пошли, Руфус был готов и ждал, поглядывая одним глазом на «Агу», а другим – на холодильник. На следующее утро он ждал там же в доме, громогласно требуя, чтобы мы поторапливались с консервным ножом, вот, мол, банка, которая ему сегодня по вкусу. Вечером, однако, он отсутствовал, и только после того, как мы пробыли там немало минут, подкармливая «Агу» и заново наполняя топливный лоток, я заметила, что он наблюдает за нами через окно.
Он сидел снаружи на лужайке, на краю светового пятна, отбрасываемого кухонным окном. Возможно, он вдруг стал нервничать от нашего присутствия, подумали мы. Может, оскорбился тем фактом, что в доме посторонние. Для него был предусмотрен специальный лаз в дом, но, желая перед уходом увидеть, как он ест, мы подошли
Чугунная печь, совмещающая функции приготовления пищи и обогрева помещения. Сейчас существуют модели, работающие на разных видах топлива; в повествовании под топливом, очевидно, подразумевается медленно горящий антрацит.
