что днем чуть шумнее. А так то же самое.
Прислонившись спиной к стене, он уперся ногами в край койки. Казалось, совсем недавно его разбудили, чтобы доставить в суд, и он каким-то образом знал, что было где-то 5.30 утра и что его вернули обратно в камеру после 7.30 вечера. 14 часов. Четырнадцать долгих часов, и при этом в памяти почти ничего из них не отложилось. Он ждал стоя, он ждал сидя, ходил из угла в угол, и время тянулось бесконечно, при этом казалось, будто еще совсем недавно охранник разбудил его, сказал, что пора в суд, и бросил ему синюю спецодежду.
Он прогонял в памяти тот день, вспоминая какие-то особенности, детали, каждое сказанное слово, каждый жест, но все воспоминания все равно укладывались в минуты, и эти минуты сводились к 14 часам. Какое-то время он сидел на скамье, потом его спустили вниз на лифте к клеткам. В клетке ждал, пока ему выдадут его одежду для суда, потом ждал, когда прикуют наручниками к цепи в другой клетке, потом они поехали в суд на автобусе, где его поместили в новую клетку и освободили от оков и повели оттуда в зал суда, потом обратно в клетку и на цепь, в автобус и назад, в тюрьму, где его снова ждала череда клеток, пока, в конце концов, он не добрался до своей камеры. И это прибавилось к 14 часам. В тот момент это казалось бесконечным, а сейчас уложилось в минуты.
Он знал, что пробыл в суде очень долго, потому что парни, сидевшие в других клетках в подвале здания суда, спросили, почему его так долго не было, и тем не менее по ощущениям это были минуты. Все эти разговоры. Условия и возражения. Тупые вопросы и ответы. Всего лишь минуты. Часы тупого фуфла, превратившиеся в минуты. Вроде церковного ритуала или еще какой подобной херни. Всем было наплевать, что это за ритуал, – им было нужно лишь, чтобы он продолжался. И это все. Главное, чтобы он не останавливался. Как вечный движок. Ты просто запускаешь его, и он крутится и крутится,
пока ты его не тормознешь. Вот и все, что требуется. Просто остановить это. Именно это мне следовало сделать. Протянуть руку и заткнуть этот фонтан дерьма. Чтобы они увидели. Запихнуть все их слова и весь их ритуал в их блядские глотки. Показать им, какие они мрази. Мне нужно было убрать с дороги этого дебила-защитника и постоять за себя самому. Тупой ублюдок. Бесполезный сукин сын. Взять и перевернуть всю их игру, чтобы они на жопы сели.
Похеру. Это неважно. Это всего лишь предварительные слушания. В следующий раз я их раскатаю. В следующий раз они не смогут сбить меня с толку своими правилами. По-другому все будет. Когда все будет всерьез. Со мной их игры не прокатят.
БАМ – БАМ. Я ТЕБЯ УБИЛ. Нет, не убил. Промазал. Врешь. Я тебе прямо меж глаз пулю всадил,
улыбаясь, похохатывая, растягиваясь на койке, пробегая через парк, хлопая ладонью по ноге, клацая языком о нёбо – всадник и конь одновременно. Потом тебя подстреливают на вершине холма, и ты скатываешься вниз, ползешь за дерево или куст и сам подстреливаешь грязного краснокожего, или шерифа, или кто еще там тебя преследует.
