мой – Аллилуйя!..[30]Я увидел, как стали большими глаза у юных субалтернов. Да и Семен с ротными смотрели, не отрываясь.
Спасибо, Бог, что ты со мной,
За каждый новый день земной,
За все, что в этом мире так люблю я.
За шум листвы, за дождь и снег,
Минут неумолимый бег,
За свет в моем окошке – Аллилуйя!..
Ну, и в завершение:
Прости, что эти люди злы,
Что в мире сумрака и мглы
Живут всем вопреки, с собой воюя.
Позволь забыть, простить, любить
И жить добром и просто быть
Во благо этой жизни – Аллилуйя!
Я закончил петь и отложил гитару.
– Ну, что, господа, – спросил. – В бутылках еще что-то осталось?
– Так точно! – доложил Тутолмин.
– Тогда разливайте, прапорщик!
Взяв жестяной стакан с плескавшейся в нем жидкостью, я встал.
– Предлагаю, господа офицеры, выпить за наших нижних чинов: рядовых и унтеров – тех, кто сегодня скончал живот свой, положив его за други своя, и тех, кто остался в строю. Пусть Господь упокоит в Царствие Своем души павших и укрепит силы живых. Великое дело сегодня совершили наши солдаты. Благодаря им мы радуемся жизни. Их отвагой и самопожертвованием спасен русский город и его обитатели. Цел Малый Ярославец, не сгорел, как Москва и Смоленск, не оставлен, как те, жителями. Отныне побегут отсюда врази, расточатся, яко дым, и исчезнут, яко тает воск от лица огня[31]. До дна!
Все дружно выпили. Прапорщики с изумленным выражением лиц – не привыкли еще к моим закидонам. За солдат здесь тост толкать не принято – для господ офицеров они серая скотинка. Спешнев и ротные встретили мой спич спокойно – не в первые подобное слышат.
– Ну, что, господа, – произнес Спешнев. – День выдался тяжелый, время позднее, завтра возможно сражение. Следует отдохнуть.
Ну, и выпивка кончилась…
– Спокойной ночи! – сказал полковой командир и, получив ответное пожелание, скрылся в темноте. Мы побрели к овину. Там разлеглись на соломе, укрылись, кто чем. Мои спутники скоро уснули, а я лежал, размышляя над событиями сегодняшнего дня. До чего же ты дошел, фельдшер Руцкий, а? Людей, как палач, топором рубил. Кровавый маньяк. А еще представитель самой гуманной профессии. Я хмыкнул. А врач, когда отключает безнадежного больного от поддерживающей жизнь аппаратуры, не совершает убийство? Хорошо еще, что в двадцать первом веке это можно сделать, нажав кнопки. Мне как-то старый доктор рассказывал, что во времена СССР в таких ситуациях была вообще жесть. Когда усилия реаниматологов не приносили результата, и исход борьбы за жизнь человека становился ясным, старший бригады выгонял коллег из палаты, брал шприц с длинной иглой и прекращал мучения человека уколом в сердце. И вот как это считать? «Так то безнадежные больные!» – возразите вы. «Французы – хуже! – отвечу я. – Больные хотя бы умирают сами, а вот эти гады убивают других. И пока они топчут
Русский текст Леонида Агутина.
Перефраз молитвы Честному Кресту.
