танцевать, у него случается приступ клаустрофобии; он слепо бьется в трахее и шипит; дыхание у него несвежее, кислое, аммиачное, словно треснувшее тухлое яйцо, и я, захлебываясь дурнотой, изо всех сил надеюсь, что сумею его выкашлять, но он, предугадав опасность, прячется моментально на дне грудной клетки и затихает до поры. Когда я целую какую-нибудь женщину, червь жадно слизывает с ее языка ароматную слюну, вылезая узкой головкой между моих миндалин; безгубый рот в безглазом передке падок на сладкую дамскую плоть.
Никто не подозревает о существовании моего жуткого дружка; у нас паспорт один на двоих и одна на двоих палатка. А у Вас есть домашние животные? Кабан не в счет… Впрочем, шучу. Легочный червь – ерунда; главное, голова моя при мне. Я не рассказал: на прошлой неделе я так обрадовался этому факту, что не пожалел денег и послал Осю букет анемонов и анютиных глазок бандеролью; он изящно парировал выпад, посмертно номинировав мой еще Саввой снятый с проката спектакль «Человек-подружка» на муниципальную премию «Надрыв года». Не слышно там, кого выбрали лауреатом? Локоть себе откушу, если не меня! Но какой же я стал мелочный, какой самолюбивый… А все потому, что пить бросил; абсолютно все из-за этого! Мой ленточный приятель, опять же. Похоже, я его давно в себе ношу, но в Вуппертале он был крепко заспиртован и меня не беспокоил…
Я не понял из Вашего письма, Мария: так на Вас сшили дело или нет? Все ясно про подозрительных санитаров в морге, но разве с ними нельзя договориться? Как будто работники покойницкой не люди, будто они сами никому не желают смерти… Но, милая Мария, если державники ханжи настолько, что всерьез решат Вас осудить, плюньте Вы на них и приезжайте скорее сюда!
Я пишу Вам из спального мешка; мы, полтора десятка незнакомцев, удобно лежим на полянке в парке Мирадор близ Штайнфорта, крошечной деревеньки на границе с Бельгией. Сегодня солнечно; сквозь зелень непричесанных рощ и нестриженых лужаек тянется рыжая колея заброшенной железной дороги. На ржавых путях ветшает старинный товарный вагон, и мимо него люксембургский пенсионер (его зовут Морис, ему девяносто три, но выглядит он сильно старше своих лет) толкает кресло-коляску, в которой дремлет пенсионерка Эмма, его дочь, впавшая в маразм прошлым летом и с тех пор не узнающая себя в зеркале; турецкий подросток мочится на столб бетонной панели рядом с автостоянкой; все здесь дышит гармонией. Приезжайте! Здесь нет ни Маргуса, ни Желудева; никто не грызет ногтей и никому из здешних художников пока не пересадили голову, у каждого какая ни есть, но своя!
Взять хоть композитора по имени Биляль Шимшек; Биляль – гражданин Турции, убежденный христианин, автор оратории «Божьи твари», решивший впоследствии переименовать ее в просто «Твари». Приехав, он сразу признался, что страдает биполярным расстройством и, если начнется приступ, он соберет вещи и уедет к чертям собачьим, только его и видели, но не стоит принимать это на личный счет, ему все нравится, он всем доволен. Или вот датчанин Мортен Сёренсен – занимательнейший человек, длинноволосый карикатурист с тихим нескладным чувством юмора. Мечтая о карьере иллюстратора, он подрабатывает
