говорит, охотник…
– Чево? Охотник я… – сюсюкнул стиснутым ртом Андрюшка.
– Ага, охотник – до девок и до водки. – Не давал ему сказать за себя Приходько.
– Кончайте ерундить, Приходько. Дайте осмотреть пациента. – Построжилась Анна.
Когда нужно, ее черты становились резче, а взгляд повелительным. Идеал деловой женщины, как и вообще женской деловитости, – это женщина-врач. Только в этой профессии женщина может добиться безусловного уважения и обожания, беспрекословного подчинения. Она врачует душой.
Щека у Андрюшки была в волдырях и бело-розовых натеках. Нос был тоже обморожен, но прежде и несильно. Теперь шелушился. Анна усадила пациента поближе к окну – чтобы получше разглядеть.
– Левая щека не так. – Рассматривал себя в настенное круглое зеркало Приходько, словно речь шла о его собственной щеке. – Они у меня по десять часов на ветру и на морозе.
Приходько был блондин с рысьим взглядом, широким носом и темно-русой бородой. Колоритная фигура, непререкаемый авторитет в среде рабочих. Бригадир. Работяги ему льстили – не всякая мелюзга, те не умели, а те, кто постарше. Перед ним заискивали, в глаза и за глаза называли Князем. Он и «понтился» этим своим низовым, рабоче-крестьянским – или скорее блатным – аристократизмом.
Этот человек, не исключено, мог бы многого добиться в жизни, – думала Анна, – если б не закуклился в своем бригадирском звании, в ощущении себя «старшим над младшими», над синими и черными воротничками. Он был главным в этом мире, и ему в нем было комфортно настолько, что добиваться чего-то большего в жизни он не стремился. Анна видела: иногда он и сам улещал инженеров-геофизиков, и даже заискивал перед менеджерами «СевНАОгеофизики» и ДЕЛЬТАНЕФТИ.
Кто не способен подчиняться сам – тот не умеет и подчинять. Анна Тушина знала – это непреложный факт. Это закон для всей социальной пирамиды, но в нем есть нечто порочное и это разочаровывает в людях. Но в Приходько это разочаровывало особенно. Он даже стал для нее каким-то зримым воплощением деградации идеи пролетарского, самого духа класса… особенно с Нового года, когда стал ее преследовать…
Приходько преследовал ее неотвязно – как росомаха, с того времени, когда она впервые (и однажды) оказалась в его объятиях. Тридцатого декабря она могла вылететь из Усинска в Москву – и ехать дальше к сыну, воспитаннику «суворовского» в Твери. И отпросилась уже на три дня – за нее бы дежурила фельдшерица, да и доктор Сидоров на арьеганской базе обещал подстраховать…
Но осталась почему-то. Нет, не почему-то. Потому что не могла поступиться долгом врача, потому что когда-то приносила «клятву Гиппократа» и оставалась верна ей. В тот день – двадцать девятого декабря – утром в поле загорелся балок с генератором. Из соседнего выскочил маркшейдер Тихонов, занимавшийся какой-то только им, топографам, знакомой ерундой со спутниками и наземными маркерами… Сбивал пламя чем под руку попалось… обе руки обгорели выше локтей…
И
