на меня медленно, сантиметр за сантиметром. Грозясь раздавить, расплющить оставив окровавленную лепёшку. Свет лампы казался тяжёлым, маслянистым, и чудилось, что он просачивается сквозь материал костюма, впитывается в кожу, сжигая её, втекает во внутренние органы, отравляя, расплавляя, заставляя гнить заживо.
– Подойди ко мне, Лиза и подними, пожалуйста, свой пакет, – голос мягкий, обволакивающий, но властный, ему невозможно не подчиниться.
Подошла, села на край кровати.
Огромная ладонь Архипа легла мне на плечо, затем, спустилась по спине. Горячая, сильная. Даже сквозь резину своей одежды, я ощущаю эту силу, это затаённое могущество. И хочется спрятаться в этих ладонях, отдаться в их милость, чтобы он, этот, пусть и больной, но всё же могучий, человек всё решил, избавил и от тяжких дум, и от отчаяния. Закрыл собой, спрятал от всех бед. Застыла, впитывая в себя его тепло, понимая, как же этого мало, до боли, до слёз мало, и в одно и то же время, слишком много, для такой, как я. Внизу живота скрутился тугой узел, как в моменты моих ночных фантазий, заныл, затребовал чего-то большего. Зелёные глаза завораживали, затягивали в глубокий омут, из которого, я точно знала, выбраться будет невозможно. Они лишали воли, они обжигали. Я сгорала в их зелёном пламени, позволяя накрыть меня горячей волной, сдаваясь без боя, не сопротивляясь.
– Мы все этого ожидали, – медленно проговорил Архип, продолжая гипнотизировать. – Радужная лихорадка щадит не многих. Ты жива, я жив, жива твоя подруга Лида и те, кто сейчас веселится. И по тому, пока у нас есть такая возможность, пока радужная лихорадка не добралась и до тебя, продолжай работать, смеяться, звонить своим родным. Продолжай жить. В других палатах лежат такие же больные люди, которые будут рады получить новогодние подарки от тебя. Итак, что ты там притащила, Лиза? Нарушила режим? И не стыдно?
– Ничуть, – улыбнулась я.
Архип уже чистил мандарин, и было видно, что он доволен. В глазах танцевали бесята, губы растягивались в светлой, мальчишеской улыбке.
– Чёрт! Лиза! Я могу позволить себе вагоны и конфет, и мандаринов, и если честно, с возрастом стал к ним равнодушен. Но сейчас, мне они кажутся амброзией. Спасибо тебе, малыш!
От последнего, произнесённого им слова, в животе сжалось так сильно, что пришлось слегка наклониться вперёд, унимая сладкую, щемящую, но всё же боль. В кожу вонзилось множество иголочек, и каждая звенела, дрожала, светилась нежными красками.
– А это тебе лично, – чувствуя, как набатом в висках колотиться сердце произнесла я, когда Архип извлёк из пакета огромное красное яблоко.
Зеленоглазый демон улыбнулся, задорно, безмятежно, легко.
– Мне было двенадцать, когда к нам в Зангарск среди зимы приехала фура с фруктами. В наш город редко что-то в те времена привозили, да и сейчас, я думаю, балуют местных жителей не часто, – Архип заговорил медленно, спокойно, делая вид, что собственные слова не имеют для него никакого значения, не замечая, как пальцы
