Насчет Зои он тоже не лгал – ее родители не привили ей любви к золоту, ради которого люди и деньги большие тратят, и голову иногда теряют. Временами какие-то эксклюзивные вещи ей нравились, но были не по карману, однако то, что было по карману, она бы и даром не взяла.
И еще золото у нее ассоциировалось с Иркой, с детства обвешанной побрякушками, как новогодняя елка. И с ее мамашей, Галиной Ивановной, надевающей на себя все сразу: кольца, браслеты, цепочки, серьги – разве что в носу кольца не было. По ее родному поселку до сих пор ходили сплетни, сколько всяких украшений Галина Ивановна оставила на пляжах советских курортов: серьгу с внушительным бриллиантом, два кольца, цепочку с кулоном, потому как без золота считала себя практически голой. Правда, на отдыхе за границей с нынешним, третьим мужем, Андреем Михайловичем, она почему-то золото на себя не цепляет – поначалу было нацепила, а потом как отрезало. И нарядов стала брать меньше, а если и брала, то попроще – джинсы, майки, шорты. Секрет раскрыла ее родная сестра, Катерина Ивановна, мол, Галка хочет, чтоб ее принимали за европейку. Желательно за итальянку.
С кем золото никогда не ассоциировалось, так это с Зойкиной мамой, Надеждой. Зойке было десять, когда мамы не стало, и бабушка спрятала ее тоненькую, в ниточку, золотую цепочку. Галина Ивановна и Катерина Ивановна еще при жизни Зоиной мамы потешались, мол, чем такое носить, так лучше вообще ничего. Еще бабушка спрятала два колечка, обручальное и с камешком, мамин потертый кошелек, губную помаду и ночную рубашку, ту, в которой Надя спала в свою последнюю ночь, – ее так и не постирали.
Все это, завернутое в марлю и пропахшее лавандой, бабушка Марта чуть ли не каждый день доставала из глубин платяного шкафа, садилась на край дивана и раскладывала на коленях, а Зойка сразу бежала подальше от дома, потому как не могла слышать ни ее причитания, ни рыдания. И не могла смотреть бабушке в глаза – было в них что-то такое, от чего девочке становилось страшно. И еще она удивлялась: раньше бабушка все время маму ругала, обзывала, даже била, а теперь плачет и чуть ли не каждый день на кладбище ходит. Там она молится и кричит «прости меня!», а дома другой темы, кроме как про памятник, не существует. Не успеет зять прийти с работы – он в школе историю преподает, – как бабушка вместо «сядь, Степушка, поешь», ни к кому не обращаясь, начинает голосить: «Не доживу я до памятника… Ой, не доживу!» Скорбное лицо сделает и сидит, перед собой смотрит.
– Марта Юрьевна, ну что вы такое говорите? Вы еще сто лет жить будете, – говорил Степан и мысленно подсчитывал, сколько еще денег на памятник не хватает. Просто не было у Зойкиного отчима сил объяснять неугомонной теще, что земля еще не осела.
– Послал бы ты ее подальше, – советовала ему Наталья, соседка и бывшая Надина подружка, – она всю жизнь кровь Надькину пила, а теперь – памятник? Думает, Бог ей все простит? Смотри, Степа, не позволяй ей на шею садиться, она только и ждет этого.
Никто не знает, чего ждала от зятя Марта Юрьевна, но тот ее жалел – чувствовалось в ней нечто, что терзало душу: незаживающая, кровоточащая рана, обида,
