века назад, разнообразной магии. Всё это сочеталось с целой прорвой неугомонных потоков людей, бесконечно курящих свой вонючий иностранный табак и толпящихся вдоль бескрайних дорог, которые, в свою очередь, также оставались набиты под завязку бесчисленными скопищами лошадей, карет и жутко грохочущих безлошадных повозок, до сих пор пугавших Гортера и при свете дня, не говоря уже о сумерках.
К тому же он не мог позволить себе полностью полагаться на Фейр в подобной сумасбродной обстановке, поскольку чуть ли не каждая малейшая странность вокруг, как и тогда, вызывала в старике поспешную ответную реакцию. И время от времени это заканчивалось тем, что диковатого вида охотник рефлекторно хватался за свои метательные кинжалы, поскольку лук его, по настоятельному указанию Фейр, всё так же находился позади Гортера в телеге.
Целые моря столичной вездесущей суетности просто захлёстывали разум одинокого лучника своими непрекращающимися волнами, пока он продолжал не спеша перемещаться вдоль проспектов. И прежде всего среди этой обстановки ярко выделялось то, насколько сильно изменилась сама доступность магии для всех прослоек горожан, поскольку в наступившие времена не одни уже богатые могли позволить себе постоянное использование разнообразных заклинаний. Из-за этого не всегда можно было с уверенностью понять, кто в данный момент находится рядом с тобой – человек или обычный указательный столб, немного подсвеченный у табличек. К счастью, второй, в отличие от первого, всё же находился на одном месте и, как правило, вообще не двигался.
Такое положение дел по-своему угнетало бывшего следопыта, и порой ему приходилось замечать, как не только люди, но и лошади становились объектом для использования какого-нибудь странного заклинания, витавшего над их головами и ушами. Точно так же, как это происходило абсолютно со всеми проходившими мимо городскими жителями, которые теперь практически постоянно пользовались одним из тех заклинаний, что недавно применяла на себе спутница Гортера.
Хотя оставалось и ещё одно серьёзное отличие, которое старый отшельник просто не мог не отметить, поскольку оно с самого начала вызывало у него приличную долю недоумения и раздражения. Каждый второй из встречавшихся ему на пути людей очень часто говорил лишь с самим собой. Порой он мог весело смеяться или куражиться, порой старался говорить достаточно звучно, не забывая при этом посматривать по сторонам, а иногда и злился. Но всё это он делал не по отношению к кому-то из находящихся с ним рядом в тот момент людей – а исключительно себе под нос. Что, впрочем, также могло сопровождаться иногда и каким-нибудь бессмысленным мимолётным взглядом сквозь лица остальных прохожих или иступлённым сверлением глазами своих лакированных ботинок или изящных полусапог. Однако, как оказалось впоследствии, никому, кроме самого Гортера, до этого решительно не было никакого дела, словно для каждого городского жителя такое поведение
