так, как безусловно заслуживает. Его не должно быть. И не будет, конечно – они-то со «Словеком», в отличие от него, делать дело, быть верными долгу и приказам умеют.
Этот вывод как-то враз вошел тогда в Чеслава, стоило ему лишь уяснить самые первые подробности и факты. Он ведь шел на встречу со связным, имея главное задание – присмотреться и проверить, дать личную оценку надежности того, такая директива была спущена из-за событий с Любомиром. Он помнит, как настраивал себя быть объективным и честным, как вспоминал для этого сложившийся в организации облик связного, всё положительное, что было известно о «молочнике Гжысе», об исполнении тем своих обязанностей. И за считанные мгновения всё перевернулось, стало однозначным и очевидным. Какое к черту доверие! Какая «объективность» и «честность» – что не ясно? Поступок этого человека однозначен по сути и говорит сам за себя, и не важно, какие именно мотивы им двигали!..
Треть часа заняло тогда у Чеслава сообщить о случившемся и необходимости немедленных решений, вне зависимости от подробностей и обстоятельств. Еще час или полтора – выяснить подробности, и до конца вечера он уже составил себе целостную картину, которую и доложил вместе со своими соображениями, четкими и ясными. Общие обстоятельства случившегося были установлены, оставалось только понять, что стояло за ними и событием как таковым, и для этого в тот же вечер состоялось собрание. Речь шла о неожиданном и каком-то совершенно необъяснимом поступке, походившем либо на срыв под влиянием личных, неизвестных причин, либо на предательство, и именно о последнем более всего побуждала думать логика в целом происходивших в подполье событий. Однако – хоть как-то поступок связного и случившееся событие всё же нужно было понять, потому что необходимо было принять решение. Очевидным было, что агент провалился и доверять ему больше нельзя, окончательное же решение требовало обсуждения. Вред от поступка связного, кстати, прямой и немедленный, пусть и не вылившийся в конкретные потери, всё-таки был – немцы опешили от подобной наглости, которой еще практически не было в обстоятельствах жизни под оккупацией, и полиция провела в два последовавших за событием дня облавы. Правда – не слишком большие и окончившиеся слава богу ничем, потому что меры предосторожности были приняты. Состоялось похищение заключенной или арестованной (точные подробности и до сих пор не известны), но как такового вооруженного нападения не было, никто не был ранен или убит, и возможно – немцы просто не разогрелись в этот раз на серьезные акции возмездия. Кроме того – развернувшиеся в еврейском гетто департации отнимали у немецких служб много сил и людских ресурсов, и по всей вероятности, им было просто не до серьезных разборок с неожиданно давшим о себе знать подпольем. Но дело было конечно не в этом. Вред, значительный и серьезный, был заключен в самом факте провала надежного, отработанного
