строительной бригады.
– Хорошо, – сказал он. И, сняв телефонную трубку, набрав номер, проговорил:
– Борковский? Меня пока не будет в кабинете. Я отлучусь с директором музыкальной школы. На месте буду где-то через час. Положив трубку, он вышел из-за стола, сказав мне: «Идёмте» и пошёл из кабинета, пропустив меня первым.
Мне показалось, что во всём поведении этого человека явно прослеживается уверенность в том, что его руководящая деятельность являет собою довольно весомую значимость.
Минут через двадцать неторопливого хода мы подошли к брусчатому дому, который на фоне общей неухоженной улицы выделялся своею чистотой, придающей ему привлекательную живительную весёлость. Надобно отметить, что и строительная площадка была непривычно чистой. На обрезках брусьев, оставшихся от постройки дома и сложенных вблизи от него, сидело четверо армян. Когда мы к ним подошли, Хмелёв поздоровался с ними и спросил: – А где ваш бригадир? Где Арам?
– А вот его нет, – ответили армяне всем «квартетом». Минут через десять явился Арам. Поздоровавшись с ним, Хмелёв, показав на меня, объявил:
– Это директор школы. Зовут его Геннадий Тихонович. Теперь вы будете работать под его руководством.
Бригадир, протянув мне руку, попросту отрекомендовался:
– Арам Ильич.
– Ого! Как наш выдающийся композитор Арам Ильич Хачатурян, автор балета «Спартак» и его танца с саблями! – воскликнул я. Моё восклицание произвело очень сильное впечатление на армян. Арам, приветливо глядя на меня, стал потрясывать мою, сильно сжатую, руку, а весь «квартет» в едином порыве восторженно заговорил по-армянски. Этот восторг прервал Хмелёв.
– Ну, мне пора, – заявил он, работайте тут, а у меня дела. Сказав это, он повернулся и быстро пошёл прочь.
И как только Хмелёв отошёл, все окружили меня и стали наперебой перечислять творения своего национального кумира. Тут был упомянут и балет Гаянэ, и его концерт для фортепиано с оркестром, его симфонии и песни для кинофильмов и т.д. и т.д. Когда эти страстные перечисления приостыли, я попросил Арама войти внутрь постройки и произвести нужную планировку.
Арам оказался знающим своё дело мастером. Когда я ему стал показывать, где нужно сделать перегородки, он достал лист бумаги и стал всё фиксировать. Получился план, который отразил мою разметку: довольно вместительный класс теоретических занятий, три классные комнаты для индивидуальных занятий, небольшой кабинет директора, в котором можно вести занятия по фортепиано и, у входной двери, отгородка для обуви и одежды.
Я заметил, что в течение всего этого занятия, Арам с готовностью выполнял все мои предложения, даже в том случае, когда я просил его изменить только что им занесённое в чертёж. Да и все члены бригады относились ко мне с почтением и выполняли все работы с особым прилежанием.
По всей видимости, моё отношение к их кумиру Араму Хачатуряну, о котором я говорил с таким уважением, повлияло на отношение ко мне и, следовательно,
