Сапега резко отвечал, что королевич уж крещен, и другого крещения нигде в божественных канонах не написано. Переговоры зашли в тупик. Митрополит Филарет с нетерпением ждал прибытия гетмана Жолкевского.
На него была вся надежда – ведь именно Жолкевский подписывал московский договор от имени короля Сигизмунда.
Наконец, приехал Жолкевский. Он был принят с торжеством. Нельзя было победителю покоренной державы не оказать публично знаков внимания.
Всю дорогу до королевского стана приветствовала его толпа людей. Сразу за Жолкевским, окруженным свитой и отрядом панцирных гусар несли знамена разгромленных русских полков, вели пленных бояр и князей, впереди которых сам поверженный русский царь.
– Клушино! – раздавались клики из толпы, и другие отвечали: – Слава! Москва – слава! Покоренная Россия – слава! Слава гетману Жолкевскому!
На пленников, некогда несметно богатых повелителей необъятной, чудовищной Московии, народ смотрел с удивлением, особенно на Шуйского: такой махонький, совсем старичок, – а повелевал миллионами людей, пространствами немыслимыми.
Шел царь тяжело, медленно, искоса поглядывая на окружающих, но лицом был прост. Русский человек! У русских мудрого царя от веку не видывали.
– Сердится! Сердится! – кричали зеваки, указывая пальцами на Василия Ивановича.
– Медвежий царь!
– Пососи лапу, медвежий царь! – Толпа хохотала, смех перекидывался все дальше, дальше, хотя смеющиеся уже и не знали, чего ради смеются, и бросались словечками обидными, которые русские, не знающие польского языка и то понимали.
Пленного Василия Шуйского вместе с братьями подвели к Сигизмунду и принуждали встать на колени.
– Кланяйся! – шипели королевские вельможи Шуйскому.
– Королю поклонись! Встань хоть на одно колено!
Шуйский, совсем маленький перед королевскими телохранителями, смотрел поверх головы Сигизмунда.
– Царь всея Русии! – не выдержал Жолкевский – Король Речи Посполитой ожидает от тебя покорности. Поздно упорствовать!
– Не пристало московскому царю голову склонять перед королем, как рабу – ответил Шуйский. – Бог судил быть мне в этом стане. Одному против короля и против его войска. Да, как одному? Вон Смоленск-то! И что ты так гордишься, Жолкевский? Не в бою ты меня взял, не польскими руками схвачен, ссажен с коня. Мои московские изменники, мои рабы отдали меня тебе.
– Да и не царь я вовсе, а чернец Иосифо-Волоколамского монастыря.
Вся торжественность церемонии была смята.
Король был недоволен Жолкевским за договор, порицал его за то, что он согласился отдать Владислава в цари Московскому государству, когда гораздо было бы полезнее для Речи Посполитой домогаться прямо присоединения Московского государства к Польше. Король замечал гетману, что у него не было инструкции
