почти не видно.
От неожиданности вздрогнула и обернулась. Стоит возле ванной в полотенце на бедрах. Волосы мокрые свисают на лицо, и по груди капли воды стекают. Кожа у него смуглая, как у человека, который проводил почти все время на улице. Слева три шрама круглых, один такой же возле плеча. Из-за полумрака и ракурса мне все еще не видно есть ли там татуировка.
Поднял фото и провел по нему большим пальцем. Я даже слегка вздрогнула, как будто он лица моего коснулся.
– Однажды нас из ямы вытащили. Велели все вещи снять и им отдать. Чтобы в руках ничего не было, иначе пристрелят. Я снял и твою фотку в зубах держал, это ж не руки. Голый, босой на земле мерзлой стою и смотрю, как падлы эти вещи наши перебирают, чтобы себе забрать. Они меня тогда били ремнем по спине, чтоб зубы разжал. Не разжал…но фотку испортил.
Мне протянул, и я инстинктивно взяла. На краю фото три потертости-вмятины. Следы от зубов. Спустила взгляд в пол. А он полотенце снял, переоделся в чистое белье и к окну отошел, распахнул форточку, закурил.
– Что, так сильно не похож на себя?
– Не похож… – ответила очень тихо и прокрутила фото, придерживая большим и указательным пальцами.
– И что делать будем?
– Не знаю.
– Ладно. Спать пошли. Завтра тяжелый день будет. Меня снова по допросам, а тебя прессе на растерзание.
Я все еще на фото свое смотрю, сидя на гостиничном красном ковре возле сумки.
– И что я им скажу?
– Правду. Что так, мол, и так. Вернулся супруг мой на себя после семи лет плена не похожий, я его не признала и обратно не приму. На хер он мне такой сдался.
Вскинула голову, посмотрела, как лежит поверх покрывала, ногу на ногу положил и руки за голову закинул…Точно, как Сергей когда-то. Издалека в сумраке так похож, что дух захватывает, и руки снова дрожать начинают. Боже, что, если я ошиблась? Что, если это он… а я его вот так швыряю. Смогу ли простить себя…а он…он простит? И Тошка…вдруг когда-нибудь станет все с ним по-другому. Узнает, как я отца его не приняла…
– Иди ложись. Утром понятнее станет все. Говорят, при дневном свете черные кошки становятся серыми.
Даже эта фразочка его любимая. И куда мне ложиться? С ним на одну постель?
– Не трону. Ложись. – словно мысли мои прочел и в потолок уставился. – Может, я и перестал там быть человеком…но насильником еще никогда не был.
Я встала с ковра, положила фотографию на стол и обошла кровать с другой стороны. Села на краешек, потом прилегла спиной к нему. На стене размеренно тикают часы, гаснет пламя в романтических свечах, и в комнате становится все темнее. Мы молчали. Потом его дыхание стало размеренным и спокойным, я тоже прикрыла глаза. Мне не спалось, но пошевелиться и разбудить его не хотелось. Какое-то время лежала, боясь даже громче вздохнуть. Думала о том, как приедем домой, как все отреагируют на него…, узнают ли другие? Что скажет моя мама?
Внезапно послышалось
