отравление. Порой ее крики будили Гуннара. Кошмары не давали ей спать, и она сидела допоздна и ждала, пока Матте вернется домой. Взгляд ее метался между дверью, окном и телефоном. И при каждом шорохе сердце у нее вздрагивало.
Ночи стали спокойнее лишь с его отъездом из дома. Это было странно. Ведь теперь Сигне вообще не знала, где он и что. Но была уверена, что он не будет рисковать собой. Она приучила его к осторожности. И он не стал бы никому причинять боли. По ее логике, это означало, что и ему никто не причинит зла. Сигне улыбнулась при воспоминании обо всех животных, которых он притаскивал домой в детстве. Раненых, брошенных, голодных и больных. Три кошки, два задавленных ежа, воробей со сломанным крылом. Не говоря уже о змее, которую Сигне обнаружила случайно, когда клала чистое белье в шкаф. После того случая она заставила его дать слово, что он больше не будет притаскивать в дом рептилий. Матте неохотно согласился. Она очень удивилась, когда сын не стал ветеринаром или врачом. Но ему понравилось в экономическом университете. Математика давалась ему легко. Работа в коммуне ему нравилась. Но все равно что-то в нем ее настораживало. Она не могла сказать, что именно, но недавно к ней вернулись кошмары. Каждую ночь Сигне просыпалась в холодном поту. Что-то явно было не так, но ее вопросы оставались без ответа. Ей оставалось только смотреть за тем, хорошо ли он питается. Ему нужно набрать вес.
– Может, поешь еще немного? – умоляюще попросила она, когда Матте отложил вилку. На тарелке оставалось больше половины.
– Прекрати, Сигне, оставь его в покое, – вставил Гуннар.
– Ничего страшного, – выдавил улыбку Матте.
Ему не хотелось, чтобы мама страдала, хоть он и знал, что папа как та собака, что лает, но не кусает, и вся его строгость лишь напоказ. Добрее его человека не была.
Сигне ощутила угрызения совести. Это ее вина, это она слишком переживает по всяким пустякам.
– Прости, Матте. Ешь сколько захочешь.
«Матте» – так он называл себя, когда едва начал говорить и еще не мог правильно произнести свое имя. Вскоре и другие тоже стали называть его так.
– Знаешь, кто приехал в гости? – спросила она, убирая со стола.
– Понятия не имею. Кто?
– Энни!
Матте дернулся.
– Энни? Моя Энни?
Гуннар фыркнул:
– Я знал, что может привлечь твое внимание. Ты всегда был к ней неравнодушен.
– Отстань.
Сигне вспомнила, как он подростком, с челкой, закрывающей глаза, запинаясь, сообщил ей, что встретил девушку.
– Я ей сегодня отвозил еды, – добавил Гуннар. – Она на Гастхольмене.
– Уф, не говори так[1]. Это место называется Грошер.
– Когда она приехала? – спросил Матте.
– Вчера, думаю. Она вместе с сыном.
– И на сколько?
– Она не сказала.
Гуннар
Гастхольмен в переводе со шведского означает «остров духов».
