застежки и пояса с плашками меняют – не помнит, на что. А камка, объярь, жаркая парча, цветная пунцовая и лазоревая шерсть, а пряности и медь, а красная посуда, а скатерти с ромбами, не хуже, чем у хозяйки. А что оружия и всякого воинского снаряжения! А рыбы свежей, провесной, прутовой и вяленой! А живопросольной: окунь, сиги, белорыбица, сельди! А калачей, обсыпанных белой мукой, луковников и медовых маковок! А многоцветного платья и богатого узорочья! А невольников – что домашней птицы! А птицы, гладкой, пестрой и крикливой! И мехов: соболей и дорогих черных куниц, бобров, белок, лис и горностаев. И серебряных дирхем-кун, и витых гривен с молоточками Тора, и простых гривен на шею. Ай, дня не хватит рассказать, не то обойти все торжище. Рыжебородые краснорожие северные гости с весами и гирьками, чтоб мерить товар да обманывать, скалятся, пугают девку, степенные корелы в крашеных синих шерстяных рубахах шумят цепочками оберегов, востроглазые кривичи смущают бесстыжими речами, темные, как мохом обросшие, дреговичи глядят озойливо.
А слухи – богаче торговли, новости плотвичками играют в толпе, переплывают, подныривают от ряда к ряду. Еще не вернулись русы князя Олега из похода на Табаристан, не все еще взяли, есть в ладьях место для тканей и пряностей, для серебра и золота, вот и осели на островах в Русском море до следующего лета; а князь уж отправил других в греческую землю говорить о мире с византийскими царями и боярством. О мире, выгодном для Вещего Олега, Ладоги и новой столицы на юге. Князь Олег станет диктовать свою волю греческой земле, дрожавшей под крутыми грудями его ладей, что бежали посуху на колесах. Мир премудрые писцы запишут в грамотке на веки вечные, и будет мир нерушим, потому что вещий Олег прозорлив и силен. Следить за тем, чтобы все правильно, без обману было записано, отправил князь в Царьград хитрое посольство с толмачами и писцами-колбягами, есть там послы наследника князь-Игоря, и княгинь Ольги и Силкисиф, и всяких княжьих родственников и свойственников. Князь Олег не едет в Царьград сам, он будет в Ладоге к Перунову дню – дожидать грамоты о мире здесь, глядеть, как управляется с городом наследник, подколенный князь. А до этого на наш праздник, на веселый, на Купалу, князь Олег пришлет славного кощунника, не иначе – разведывать да запоминать. Кощунник станет петь былички и старые, и новые, и привезенные грецкие.
Ничего не говорит девка, не зная не то не помня половины услышанных в городе, на княжьем дворе и на рынке слов, молчит, склонив голову к сдобному плечу, коса болтается.
Либуша сама услышала, вытянула слова из тугого молчания, палец послюнила, свила в ровную нитку слухи и догадки, соткала полотно, оглядела узор, усмехнулась.
– Вон куда миленький мой Гудила поспешал, – только и промолвила.
Девка не поняла, села на лавку прямо при хозяйке, зевнула, закрыв рот ладонью от навьев, – уморилась. И то от хлопот уж тошненько, праздник на носу. В Ладоге русальцы каждый день пляшут на холме за околицей, свирцы дудят, звенят бубны и сковородки, девки пляшут и ратники пляшут с мечами,
