стал говорить чуть тише:
– Эти шестеро – худшие вредители нашему делу, чем жандармы и чистые. – Нет. Не время здесь эти истины объяснять. Потом. – Поэтому! – я снова повысил голос. – За грабеж, насилие и неподчинение приказу, за утрату человеческого облика и предательство идей восстания эти шестеро приговариваются к смерти. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Будет приведен в исполнение немедленно.
Я поворачиваюсь к неровному строю провинившихся. Вижу в глазах непонимание. Только что было весело и смешно, только что было торжество победы. И что с того, что они победили немощного старика – уверен, этим идиотам казалось, что они побывали в настоящем бою. И вдруг их торжество так грубо прервали. Да. Они еще не верят, что я говорю серьезно. Дай им десять секунд – и попытаются сопротивляться.
Я поднимаю револьвер и делаю пять выстрелов. Вытаскиваю из кобуры второй, стреляю в последнего. И еще двоих – эти еще дергаются. Неудачно попал, нужно добить.
– Максим! – подчиненный явился передо мной с дивной расторопностью. Смотрит со страхом – неприятно, но терпимо. – Бумагу и чернила найдете на почте. Нужно шесть табличек с надписью «Насильник и убийца». Веревки найдете там же – чем-то же они тюки с корреспонденцией перевязывали. Повесьте тела за шею. На фонарях. С табличками. Ты понял?
Максим преданно кивает, и бросается исполнять поручения. Толпа начинает рассасываться, но рано…
– Стоять! – снова кричу я. – Я еще не закончил. За то, что потворствовали преступлению, вы лишаетесь членства в боевых отрядах. Оружие сдать – в локомобиль складывайте. Ролло, – я киваю одному из своих бойцов. – Проследи.
– Теперь с тобой, – Я повернулся к Драго. Наконец-то можно говорить тихо. Уже все связки надорвал. – Тоже оружие сдавай. Решать насчет тебя будет Северин. Считай, что ты арестован.
– Не думай, что тебе это сойдет с рук, – прошипел бывший командир отряда, передавая револьвер и винтовку. – Мы с Северином знакомы несколько лет а тебя, сопляка, он второй раз видит. Не думай, что я буду молчать. Все расскажу – и как ты меня с командиров сместил, и как расстрелял своих. Братьев, считай. Из-за каких-то дырок. Попомни мои слова – ты еще будешь у меня прощение вымаливать, на коленях. А я подумаю, прощать или нет!
– Посмотрим, – жму плечами я.
Нужно еще как-то помочь жертвам. Несчастные письмоводительницы так и сидели, прижавшись к стене отделения. Отправлять к ним парней, да и сам подходить не стал – сомнительно, что сейчас им будет приятно мужское общество. Попросил помочь Керу, благо она, против обыкновения, проявила несвойственную ей деликатность. То есть не стала объявлять их бесполезным мясом и предлагать добить. Правда, и участия особого не проявила:
– Ну и чего вы тут расселись, как курицы ощипанные? Прям, беда-огорчение случилось. И всего-то по паре раз трахнули. Меня вон чистые мрази десять дней сношали без перерывов, и ничего. Зато вон ваши обидчики,
