самосознание и выделить себя из толпы. Именно тогда он понял, что словосочетание «жить в обществе» является лишь эвфемизмом к более точным «испытывать неудобства» и «страдать». Друге люди почему-то называли этот процесс «жизнью», но от них много и не ожидалось. На сей раз, однако, боль перешла все мыслимые границы и раздвинула все мнимые рамки, превратившись в настоящую пытку: она заставила его проснуться в реальный мир. Непростительное вероломство. А ведь Антон ещё считал её другом.
Врач почувствовал себя так, будто снова лежал на сковородке в аду – солнечные лучи отражались от нетронутого плодами технического прогресса снега, щипали глаза и обжигали пальцы. Антон сделал попытку заслониться, но руки дрожали и не слушались, а во рту было сухо, как в остатке.
Постепенно до господина Шульца начали долетать звуки различной частоты и различной же степени назойливости. Почти одновременно с этим вернулся контроль над телом, и врач почувствовал, что что-то давит на грудь, не давая нормально дышать. Если бы усилие воли имело единицы измерения, ему понадобилось бы два с половиной ледокола «Polarstern» мощностью порядка семидесяти пяти тысяч лошадиных сил, чтобы разлепить один глаз. Шульц договорился с мозгом и печенью, которые заведовали ресурсами в его организме, о кредите на столь нужные сейчас молекулы АДФ и приготовился вечером жалеть об этом опрометчивом решении: слишком велика окажется процентная ставка.
От яркого света у него засвербело в носу. Процесс чихания принял форму геноцида среди его нейронов. Мозг теперь можно было разливать в формочки в виде костей и продавать в зоомагазинах качестве собачьей версии холодца. Не то чтобы где-то была человеческая, но одним кредитором стало меньше. Так или иначе, его веки поднялись.
Первым, что увидел Антон, стали две полупрозрачны фигуры, возвышавшиеся над его бесполезным туловищем. Немного попрыгав, они слились в одну чёрную. Единый в двух лицах немного подвинулся и встал напротив солнца, прекратив страдания Шульца. Лицо и глаза перестало испепелять радиацией небесного светила, и теперь ему грозили лишь обморожение и удушение. Он постарался отвлечься от первого и прислушался: кто-то детским голосом лепетал над его ухом. Антон сделал попытку перевернуться на бок, но хруст снега, треск стекла и боль в переносице наложили вето на это решение: «А, ясно, я ношу очки».
– Ты как? – с его груди поднялась и радостно мурлыкнула ещё одна, но уже маленькая, фигурка. Кем они приходились друг другу, Антон вспомнить не мог, но ощущал к детёнышу смутную привязанность. Не может быть чужим ребёнок, который тоже носит очки, а потому он ещё крепче прижал малыша к себе.
Внезапный порыв ветра, спугнувший снежинки с земли, наконец унялся. Благодаря силе оптики Шульц разглядел ещё несколько рядов таких же силуэтов. Помимо почти одинаковых солдатских, его окружали ещё женские и детские. Доспехи горели на солнце, отражая свет прямо в глаза. «Отражающий» было сегодня словом дня. Антон снова упал на спину и проклял Оптическую Силу. Прокашлявшись, он попытался вступить в дискуссию: «А, э…Извините?».
Ребёнок повернул голову и что-то пропищал возвышавшейся над ними тени. Тень немного подумала и грозно плюнула вниз пару слов.
